Я часто определяю мышление как «операционный навык, посредством которого интеллект работает на основе опыта». Нам нужно развивать навыки мышления, с помощью которых мы сможем в полной мере использовать весь потенциал, предлагаемый нашим опытом. По этой причине я так плотно занимался обучением мышлению в школе и обнаружил, что одаренные учащиеся (соответствие высшему уровню интеллекта) нуждаются в развитии мыслительных навыков так же, как и другие учащиеся, и в определенном смысле даже больше нуждаются, дабы быть способными преодолеть присущее им высокомерие признанных интеллектуалов.

Молодые люди с высоким интеллектом часто, по всей видимости, предпочитают реактивное мышление. Им легко дается решение задач, когда все кусочки, которые надо собрать вместе, лежат перед ними на столе. С другой стороны, им, похоже, менее комфортно с проактивным мышлением, когда приходится собирать информацию и оценивать, какие из факторов должны быть приняты во внимание для достижения результата; им потому не так уютно с перебором точек зрения, балансом и практичностью предлагаемых решений.

Очевидно, мы могли бы определить слово «интеллект» как означающее все, что есть хорошего и замечательного в мышлении. Таким образом, все, что не дотягивает до этого позитива, не может называться интеллектуальным. Это описание результата задним числом, и оно потому достаточно бесполезно для описания процессов. Использованное здесь слово «интеллектуальный» более подходит в качестве прилагательного для описания превосходного мышления. Тогда возникает вопрос: почему даже обладание интеллектом порой оборачивается менее чем интеллектуальным поведением?

Более адекватным было бы определить слово «интеллект» как процесс мыслительной способности, быстроту умственной деятельности и способность добиваться хороших показателей в тестах интеллектуальности. В данном случае речь идет о процессе, а не об описании результата.

Может оказаться, что сами химические факторы, определяющие интеллект (энзимы, нейротрансмиттеры и так далее), также способствуют развитию таких черт характера, как осторожность, замкнутость и тому подобное, которые мешают успешному применению интеллекта. Можно предположить, что превосходные качества интеллекта в первую очередь ориентированы на реактивное мышление и решение задач, а не на проактивное мышление широкого плана, где в игру должны вступать такие факторы, как догадка и расстановка приоритетов. Не подлежит сомнению, что одного интеллекта без специальных навыков мышления недостаточно. Да и само величие интеллекта оборачивается порой в определенном смысле недостатком. Высокий человек может иметь преимущество над другими (видя дальше в толпе), однако в иных случаях он может оказаться в невыгодном положении (выкапывая, к примеру, себе стрелковую ячейку по росту на воинских учениях). Чем острее нож, тем больше пользы он может принести для целей, для которых предназначен, но одновременно он и опаснее. В связи с этим может получиться, что прекрасные качества интеллекта позволяют нам успешно обращаться с восприятиями. Вместе с тем, поскольку сам процесс имеет большие дефекты, даже при условии хорошего осуществления результат иногда оказывается ущербным.

Естественное поведение восприятия предлагает формирование прочных паттернов, быстрое их распознавание и использование такими, какие они есть, без вариантов. Разумеется, данный процесс имеет определенную ценность для выживания, однако, по большому счету, позволяет воспринимать мир лишь слишком ограниченным и не слишком гибким образом. Мозг, который вследствие хорошо настроенных химических процессов способен превосходно играть в эту игру, может на деле продуцировать слабые восприятия (в смысле охвата, подлинного исследования предмета, умения посмотреть на вещи с разных точек зрения).

Убеждая читателя в том, что восприятие очень отличается от настольного типа логики, я не хочу никому доказывать, что восприятие — идеальная система. Это далеко не так, и примером может служить отсутствие в восприятии истины. Однако, разобравшись с восприятием, мы сможем понять его недостатки и пределы применимости, а также разработать инструменты, которые позволят нам получить как можно больше пользы от этой системы.

В школе более интеллектуальные дети быстро осваивают игру приспособленчества: как сдать экзамены; как задобрить учителя; как делать ровно столько работы, сколько требуется. Творчество оказывается в большей степени уделом бунтарей, которые либо не умеют играть по принятым правилам, либо не желают (потому что им все равно не преуспеть). Если все же нам удается понять правила игры, называемой «творчество» (как и в случае с латеральным мышлением), мы получаем странный парадокс, состоящий в том, что бывшие конформисты теперь могут стать более творческими людьми, чем бунтари, в силу своего более высокого интеллекта.

Итак, нам необходимо наконец отказываться от традиционного взгляда, согласно которому интеллект — это все, что нам нужно.

Любого, кто допускает логические ошибки в своем мышлении, принимают за плохого мыслителя, на недостатки же восприятия вообще едва ли обращают внимание, а если и обращают, то относятся к ним гораздо более терпимо. В связи с этим, если ликвидировать все эти логические ошибки в мышлении, мы наверняка получим хорошо мыслящего человека. Таковы были во все времена одно из наших фундаментальных убеждений и одна из важнейших задач образования, сначала негласно, а в последнее время и вполне официально.

Плохой водитель допускает ошибки в вождении. Выходит, если мы добьемся отсутствия ошибок, то получим хорошего водителя. К сожалению, это далеко не так. Самый простой способ избежать ошибок в вождении — это держать машину в гараже. Устранение ошибок в мышлении не обеспечит генерацию идей, не сделает мышление конструктивным и творческим. Удалять ошибки — дело, безусловно, стоящее, но это только часть процесса — возможно, не более чем третья часть всего мышления, если не меньше. Вместе с тем мы всегда очень высоко ставили критическое мышление, а иногда вообще представляем его вершиной мыслительных возможностей человека. Такая высокая оценка основывается на целом ряде спорных предпосылок.

Рассмотрим метод сократического диалога, дошедшего до нас в сочинениях Платона. По различным причинам, берущим начало в эпохе Ренессанса, мы всегда высоко чтили данную сравнительно неэффективную модель. (Я объясню, почему использую слово «неэффективный», когда перейду к рассмотрению аргументированного спора в дальнейших разделах этой книги.) Средневековым теологам приходилось уделять много внимания критическому мышлению, поскольку им доводилось иметь дело с весьма тонкими измышлениями еретиков (таких, как донатисты[25], которым удавалось не уступать самому святому Августину в диалектических хитросплетениях мысли). Церковь, предохранившая цивилизацию от вырождения в средние века, задавала тон в школах, университетах и в культуре в целом.

Критическое мышление потому кажется высшей формой мышления, что создается впечатление, будто критик выходит за рамки того, что он критикует. На самом же деле это редко соответствует истинному положению вещей, поскольку критик зачастую рассматривает лишь малый аспект критикуемого материала, а именно тот, в котором он лично разбирается, и атакует только на этом участке.

Критическое мышление кажется апофеозом мышления: в нем имеются цель, направление мысли и результат. В случае с большей частью творческого и конструктивного мышления результата не видно, пока идея не получила практического применения и не проявила себя как работающая.

Наконец, имеется предположение, будто мы будем получать все более хорошие идеи, если станем критиковать существующие или новоявленные идеи. Действительно, если указывать на ошибки в рассуждении, корректировка позволит устранить эти ошибки, и в результате мы получим более стоящую идею.