А я в пылу боя перескочил через ущелье и налетел на убегавшего разбойника. И тут случилось страшное. Все мои товарищи были далеко, и никто не мог прийти мне на помощь. Двадцать разбойников ухватились за меня, смяли в ком и утащили в лес.

Долго бежали разбойники, боясь, что нагонит их Спиро-богатырь. Наконец решили, что уже далеко убежали.

Царь Разбой велел принести меня. И вот я, распластанный, лежу на поляне.

— Эге, попробуем теперь, как это летают. Давайте веревки! — приказал царь.

За углы мои привязали веревки, чтоб я не сбежал, царь встал посредине и рявкнул:

— Лети!

Так уж я устроен — если велят лететь, лечу. Тут, конечно, ошибка у мастеров вышла — надо было научить нас слушаться только доброго человека.

И я медленно оторвался от земли, расправляя тело. Царь сидел, больно вцепившись в ворс, боялся свалиться. И когда я поднялся до вершин деревьев, он завопил:

— Вниз! Вниз!

Разбойники, державшие за веревки, потащили меня вниз. Царь сполз на землю и, продолжая дрожать от страха, приказал:

— В мешок его, чтоб не удрал!

«Э, — подумал я про себя, — как бы ты вопил, если б я тебя под облака поднял. Хорошо, что злые люди трусливы, не то сколько б они еще бед наделали!» Думал я об этом, уже когда, туго скатанный, лежал в тесном мешке за плечами у одного из разбойников...

Ковер умолк. Тихо шелестели листья, ветерок пробегал по траве, где-то вдалеке простучал дятел. Старый Гном задумчиво гладил бороду. Зучок и Мурашка ждали — что же было дальше. Наконец первым не вытерпел Мурашка. Он так и спросил:

— Так что же было дальше?

— Дальше? — Ковер вздохнул. — Я говорил, что через многие земли и моря проехал я, прежде чем попал туда, где ты нашел меня, Ротрим. У царя Разбоя меня украл один из его подручных. Он продал меня греческим купцам за большие деньги, сказав, что я персидский ковер... Шли годы, я переходил из рук в руки, из страны в страну. И вот однажды меня снова сложили в мешок и вместе с другими, обыкновенными, коврами опять повезли куда-то. Мерно покачивался мешок, и, несмотря на то, что он был крепко завязан, густая пыль набивалась внутрь. Она была жирная и тяжелая, и мне все время хотелось чихнуть... Мой сосед по мешку, ковер из Турции, оказался бывалым путешественником. Мы тихонько разговорились с ним. За годы странствий я выучил по нескольку слов из разных языков, он тоже. И нам было не очень трудно понять друг друга. Сосед объяснил мне, что купеческий караван везет товары на большой базар в город Бахчисарай, где собираются купцы со всего света.

Долго ли, нет, ехали мы, но наконец приехали. Тюки с товарами сняли с верблюдов и куда-то понесли. Все громче становился разноголосый шум, и я уже жалел, что у меня нет рук, чтобы заткнуть уши. Но вот наш тюк опустили на землю, веревка размоталась, и меня с соседом вытряхнули на твердый глиняный пол. Я тихонько осмотрелся и понял, что мы в лавке. Потом нас хорошенько встряхнули и расстелили на широких скамьях прямо на солнце. Начался торг. Меня щупали, гладили, подергивали за ворс люди в халатах, в кафтанах, в чалмах и высоких шапках. Медные лица, белые лица, рыжие, черные, седые бороды наклонялись надо мной. Но никто так и не купил меня — хозяин-купец ломил непомерную цену. Я уже подумывал, что покупатель так и не найдется и придется снова влезать в пыльный мешок, когда перед лавкой остановились трое всадников. Один из них, в чалме с большим драгоценным камнем, ткнул в меня нагайкой и спросил:

— Сколько?

Купец, угодливо кланяясь, сказал:

— Тысяча динаров.

Трое переглянулись. Старший покачал чалмой, сунул руку за широкий пояс и бросил на прилавок тяжелый мешочек. Хозяин подхватил золото, а покупатель перекинул меня перед собой через коня, и началось мое новое путешествие. На этот раз оно было недолгим. Второй раз поднялось солнце, когда мы подъехали к подножью серых гор. Лошади зацокали копытами по камням, ловко поднимаясь по круче. И вот в конце ущелья, на скале, нависшей над пропастью, показался серый замок. Когда мои новые хозяева подъехали к воротам замка, стражники, охранявшие вход, упали на колени, и я подумал, что меня купил какой-то очень важный человек.

По темным переходам и лесенкам меня протащили на самый верх, башни. Хозяин остался за дверью, а его спутники вошли и внесли меня в комнату, оставив дверь неплотно прикрытой. Потом я понял, что хозяин подслушивал, о чем говорят за дверью.

Темноватая комната, в которую я попал, была вся устлана коврами. На них лежали большие и маленькие подушки из красного шелка и золотой парчи. А в глубине, у маленького окошка, пробитого в толстой стене, сидела девушка, неотрывно глядя куда-то вдаль. Она даже не обернулась на скрип двери.

Один из вошедших бросил меня на пол и сказал, кланяясь:

— Госпожа, мой повелитель шлет тебе в подарок этот прекрасный ковер, сотканный руками великих мастеров Востока. Он надеется, что ты снимешь со своих уст печать молчания и обратишь внимание на его несравненные достоинства.

А второй добавил:

— Повелитель не может больше ждать. Когда в третий раз взойдет луна, он придет к тебе сам. Но тогда ты станешь не первой женой великого хана, а его последней рабыней. Подумай.

Девушка даже не обернулась. Двое переглянулись, по губам их проползла кривая усмешка, и они принялись прибивать меня к стене. Тогда-то во мне что-то испортилось, и с тех пор я уже не могу летать... — Ковер тяжело вздохнул и, немного помедлив, продолжал: — Девушка даже не обернулась. За окошком быстро темнело. Вошла служанка и поставила коптящий светильник. И, когда ничего уже нельзя было разглядеть за окном, девушка обернулась. В нашей стране жили очень красивые девушки, но эта была еще красивее. Красивее даже, чем Гаоль, дочь Оледа.

И я понял, что она такая же пленница, как и я. Мне стало очень-очень жаль ее. Девушка подошла и вдруг замахнулась на меня. Я понял, что ненавистен ей. Я — подарок хана. И мне стало еще горше. Тогда я и нарушил слово, данное себе, — никому из людей не открывать тайны, что умею разговаривать, и тихо сказал:

— Здравствуй, девушка.

Глаза у нее сделались большие-большие. А я, торопясь, стал рассказывать свою историю. Она погладила меня и спросила:

— Как тебя зовут?

Я объяснил, что у ковров-самолетов не бывает имени, и тогда она сказала:

— Я буду тебя звать Килим. Ладно? А меня зовут Иляна...

История Иляны была проще и короче моей. Еще бы — ведь она была раз в десять моложе. Но горя она вынесла куда больше. Она же была человеком, а я хоть и самолет, но все-таки ковер. Вот что она рассказала, и вот что случилось дальше.

Среди холмов, поросших лесом, лежала деревенька, в которой жил со своей большой семьей чабан Илие. Пас он свое стадо овец, сыновья его пахали клочок земли, на крутом склоне холма шелестел листьями виноградник, куда осенью приходила Иляна с сестрами — снимали сочные гроздья, а потом собирались всей семьей в доме. Бродила в крепких бочонках кровь земли. Наступал нехитрый сельский праздник. И особенно весело бывало, когда приходил в гости Драгош со своей дружиной. Драгош был отважный гайдук. Еще когда он был совсем маленьким, богатей Стрымба, державший в кабале всю округу, отнял за долги землю и виноградник у старого Иона, отца Драгоша. В страшной нужде билась семья. Сначала не выдержал и умер отец, а вскоре и мать. Драгоша растили всем селом — и стал он сыном народа. А когда исполнилось ему двадцать лет, пришел он к самому старому деду в селе — мошу Костаке:

— Дедушка, — сказал Драгош, поклонившись, — пришел спросить тебя: как мне жить дальше?

Долго глядел мош Костаке своими добрыми, выцветшими от старости глазами на Драгоша, видно, вспоминая себя, когда был таким же.

— Что сказать тебе, внучек? — наконец проговорил старик. — Расскажу тебе лучше давнюю быль. Много лет назад случилось это. Жил на свете парень. Сиротой остался. Совсем такой, как ты, был. Работящий, смелый, сильный. И любил он самую красивую девушку в селе. И она любила его. Но попалась как-то девушка на глаза богачу из соседнего села, и решил он на ней жениться. Где тягаться бедному парню с богачом! Решили родители выдать ее за богатого. Трудно осудить их — хотели, чтобы дочка была счастлива. А с бедным какое счастье! И когда узнали об этом Дойна — так звали девушку — и парень ее, решили они бежать куда глаза глядят. Дойна и слышать не хотела о богаче, а у юноши в глазах темнело, когда он думал об этом.