— Вот как?!

   — Да, он защитник несправедливо обиженных.

   — Ну, милочка моя, с тобой не соскучишься... Защитник!.. Да его воины вздымают на острия своих копий малых детей, выковыривают из чрева беременных женщин не родившихся младенцев и бросают в жертвенные костры.

   — Тебе, наверное, писала об этом Пульхерия... Но по её же наущению твой племянник, а мой двоюродный брат перестал платить дань, грубо нарушив священный договор... Так же, как это сделал новый василевс империи ромеев Маркиан... Во устрашение гунны и применили столь дикое средство.

   — Ладно, ты опять провоцируешь меня на принятие сильных мер. Иди в свою половину, там ждут тебя твои служанки и врач. Они приведут тебя в надлежащий вид, а потом видно будет, что с тобой делать...

Но, оставшись одна, Плацидия впервые задала себе вопрос: «А не опасным ли для нашей императорской фамилии становится корникулярий?! Рвение его настолько велико, что оно уже начинает переступать границы... Но на кого же в таком случае заменить его? Где найти такого человека?.. И найду ли?.. Пусть пока Ульпиан остаётся при своей должности...»

Хэсу и Юйби вышли из-за стола, слегка покачиваясь. На улице уже темнотою обволоклись избы, стоящие друг за другом в ряд, — в их окнах ещё светились огнями лучины; воины сотника, где по пять, где по шесть разместись в каждом доме, тоже ужинали.

   — Ты, Хэсу, оставайся у молодки, а я обойду избы, посмотрю, как разместились мои богатуры, и тоже выберу себе место для ночлега... Утром увидимся.

   — Возле переправы в ночную стражу нужно мне ставить своих? — спросил Хэсу.

   — Не надо... Твои, будучи в разведке, сделали своё дело. Я дат распоряжение другим десятникам.

Окутанная сейчас чёрными силуэтами ив река Дые, сильно петляя, словно пьяная тоже, впадала в нескольких милях отсюда в Дунай, но сам Дунай находился почти рядом; и какое-то расстояние он и Дые текли близко в одном направлении, но потом Дые у селения делала, как отмечалось выше, такой крутой поворот, что течение её повёртывалось вспять течению Дуная, а затем Дые резко с ним разбегалась... А в том месте, где Дые вливалась в Дунай, в небольшой рощице затаился отряд амелунгов.

Днём германцы видели, как конные гунны рыскали по селениям, хотели перехватить десяток Хэсу и уничтожить, но, когда прискакала сотня Юйби, решили пока повременить вступать в бой. Тем более что награбленное добро не успели переправить через Дунай, а сейчас там стояла вражеская стража.

В уничтоженном славянском селении амелунги славно поживились: взяли в полон красивых девушек и молодиц. Германцы, кстати, могли не поджигать селение, но некоторые жители, почти безоружные, вступили в схватку; разозлившись, амелунги спалили избы и перебили всех до единого. Пусть другие знают, как бездумно сопротивляться силе...

Предводитель отряда, побочный сын короля, храбрый граф Валтарис, еле видимый в темноте, так как костров, чтобы не выдать себя, не зажигали, сидел на пне и думал, как поступить дальше. Пленницы лежали, не поднимая головы, на повозках, и Валтарис строго-настрого запретил подходить к ним, чтобы не делать никакого шума.

Да, появившаяся сотня Юйби спутала все планы предводителя отряда амелунгов. Побив и славянский отряд, граф решил прибрать к рукам все окрестные селения, для того и кинулся к переправе, чтобы перевезти награбленное и пленниц и вернуться назад.

«От отряда осталось шестьдесят человек... Конечно, я могу напасть на спящих гуннов. Но стоит ли рисковать?.. Лучше подождём», — раздумывал Валтарис.

К нему подошёл один из младших командиров; Валтарис поделился с ним своими мыслями.

   — А чего ждать?! Я согласен, граф, что нападать на гуннов, даже и спящих, рискованно. Я разведал, что на переправе сейчас гуннских стражников — человек двадцать. Мы их побьём и переправимся на тот берег.

   — Такая добыча ускользает из рук! Жалко... Сколько всего ещё в этих селениях склавенов богатства!

   — А ничего... Гунны уйдут, и мы вернёмся.

   — Судя по тому, что они разместились по избам, скоро не должны уйти. Что-то им надо здесь... Ладно, собираемся и двигаем, также не зажигая огней, — приказал граф.

Но тут вышла луна, осветила прибрежные дали и посеребрила их. Воды Дуная заиграли тоже серебряными блестками; стреноженные кони, хрумкая сочной травой, подняли головы, покосились глазом на полный диск ночного светила и снова принялись жевать.

Свет полной луны делает обеспокоенными, оказывается, не только людей. Где-то рядом прокричала пронзительно и звонко какая-то птица, вдали раскастисто протрубил олень...

Чтобы лошади неслышно ступали по земле, командиры повелели их копыта замотать овчиной. Для этой цели у каждого амелунга-воина в его мешке находилось по нескольку кусков кожи наряду с бобровой мочой, коей был наполнен бычий пузырь. Тряпку, смоченную ею, прикладывали к ране, и рана быстро затягивалась. Славяне, к примеру, использовали для заживления и медвежье сало.

Переправу гунны сторожили десятком: один — до полуночи, другой отдыхал в это время, потом должен был заступить на смену.

Наскочив неожиданно, амелунги быстро расправились и с бодрствующими стражниками, и спящими, затем стали налаживать переправу, пропустив поначалу повозки с пленницами.

Гунны Юйби, отдыхая в селении, и не подозревали, что понесли потерю. Правда, у Хэсу в момент, когда взошла луна, что-то встрепенулось внутри, а может быть, случилось это от того, что Любава стала призывно обращаться к ночному светилу:

   — О, полноликая гостья, сойди в мою клеть, сойди и сними мою скорбь и унеси под облака.

Причитая, Любава поступала по древнему славянскому верованию: зазывая в избу луну, она тем самым зазывала к себе всю боготворимую силу природы; склавенка знает, что через дымоволок, например, может посещать огненный змей, и не дай бог, скажем, обидеть зашедшего в избу путника или выгнать его, то змей может ослепить хозяина или хозяйку дома, так же, как и луна своим полным светом...

Вот почему Любава ничего не сказала Хэсу, увидев, что он у неё остаётся. Она, правда, постарается уговорить не трогать её, ведь должен же он посчитаться с несчастьем, которое обрушилось на молодую теперь вдову... Но как поведёт себя гунн — неизвестно, хотя он до этого шёл навстречу её просьбам.

Попросила Любава защиты у луны, попросит её и у божества домашнего очага.

Молодица расставила вокруг очага зажжённые лучины, стала молиться; если раньше огонь, разведённый на домашнем очаге, почитался славянами божеством, охраняющим спокойствие и счастье дома и всех членов семьи или рода, то позже обожание огня перекинулось и на самый очаг; и оба эти понятия действительно слились в одно представление родового дома...

И когда Хэсу спросил, почему Любава молится какой-то остывшей печке, молодица строго заметила:

   — Это тебе кажется она остывшей. А я думаю, что внутри её всегда присутствуют огонь и дым... Существует загадка: «Мать толста, дочь красна, а сын под облака ушёл». Это и есть печь, огонь и дым... Они всегда живые и находятся в родственной связи...

   — Всё это непонятно для меня. Мы поклоняемся только Пуру, а с того времени, как нашли Марсов меч скифов, Аттила приказал поклоняться и мечу... И устраиваем скачки в честь богини коней Дарнвиллы.

   — А страшный ваш Аттила? Сказывают, что у него вместо ступней копыта, на голове рога, и никогда он не слезает с лошади, так как прирос к ней...

   — А как же он тогда живёт с жёнами?! Их у него более ста... Выдумки всё это... Такой же человек, как все, только необыкновенный... Сильный, умный и справедливый... Принцесса римская попросила защитить её от родственников, которые устроили ей тяжёлую жизнь, и он твёрдо пообещал защитить... Да что я тебя уверяю!.. Придёт время, может быть, и сама увидишь нашего правителя... Давай спать, и не бойся — трогать я тебя не буду.