— Маркс скоро будет там, — продолжил Гарви. — Он или подслушивает, или в пустоте.

— Он выбирает для этого какое-нибудь специальное время? — сумел спросить секретарь.

— Обычно он уходит после ужина, приблизительно в это время. Но он еще не ушел, — сказал он, пожимая плечами, — потому что, кажется, идет сюда.

Шортхаус подумал, не является ли пустота синонимом винного погреба, но ничем не выразил своих мыслей. Вошел Маркс с тазиком и полотенцем, и по спине секретаря вновь пробежал холодок, когда он увидел, как Гарви поднял лицо точно так же, как животное поднимает морду, чтобы ее вытерли.

— А сейчас, если вы готовы, мы выпьем в библиотеке кофе, — сказал он тоном джентльмена, обращающегося к гостям после званого обеда.

Шортхаус взял свой портфель, который он держал все это время между ног, и вышел в открытую для него хозяином дверь. Они бок о бок прошли через темную переднюю, и, к отвращению молодого человека, Гарви взял его под руку, приблизил свое лицо к его уху, так что тот почувствовал его теплое дыхание, и сказал низким голосом;

— Вы необычайно бережны со своим портфелем, мистер Шортхаус. В нем несомненно нечто большее, чем кипа бумаг.

— Одни бумаги, — ответил секретарь, чувствуя жар руки хозяина и страстно желая быть за сотню миль от этого дома и его мерзких обитателей.

— Вы уверены? — спросил хозяин дома с гнусным вызывающим смешком. Нет ли там мяса, свежего мяса — сырого мяса?

Секретарь как-то почувствовал, что при малейшем проявлении страха с его стороны эта тварь, ведущая его под руку, прыгнет и разорвет его.

— Ничего такого, — ответил он решительно, — в него не влезет даже обед для кота?

— Верно, — сказал Гарви с гадким вздохом, и Шортхаус почувствовал, как пальцы на его руке сжимаются, как бы ощупывая ее.

— Верно, он слишком мал, чтобы вместить что-нибудь стоящее. Как вы сказали, даже обед для кота. Шортхаус не смог подавить крик. Пальцы его сами собой разжались, и черный портфель громко шлепнулся на пол. Гарви тотчас же выпустил его руку и быстро повернулся. Но к секретарю внезапно вернулось самообладание, столь же внезапно, как и покинуло его, и он твердо встретил агрессивно горящий взгляд маньяка.

— Видите, он совершенно легкий. Когда я его уронил, он упал почти бесшумно.

Он поднял портфель и вновь отпустил, как будто в первый раз он уронил его нарочно. Хитрость удалась.

— Да, вы правы, — сказал Гарви, все еще стоя в дверях и пристально глядя на него.

— В любом случае, на двоих он маловат, — засмеялся он, и этот его страшный смех отозвался эхом в пустой передней.

Они сели у камина, и Шортхауса окутало приятное тепло пылающего огня. Вскоре Маркс принес кофе. Рюмка старого виски и хорошая сигара помогли восстановить спокойствие. Несколько минут оба сидели и молча смотрели на огонь. Гарви спокойно сказал:

— Вас, наверное, шокировало то, что я ел сырое мясо. Я должен извиниться, если вам это было неприятно, но я больше ничего не могу есть, и это моя единственная трапеза в сутки.

— Несомненно, лучшая еда в мире, хотя, я полагаю, несколько крепкая для некоторых желудков, — заметил Шортхаус.

Он попытался увести разговор от такой неприятной темы и быстро начал перечислять достоинства разных продуктов, рассуждать о вегетарианстве и вегетарианцах, и о людях, вообще долгое время живших без пищи. Гарви слушал без видимого интереса и не делал никаких замечаний, но в первую же паузу он нетерпеливо вставил:

— Когда меня охватывает голод, — сказал он, по-прежнему глядя на огонь, — я просто не могу с собою совладать. Я должен съесть сырое мясо первое попавшееся…

Здесь он поднял блестящие глаза, и Шортхаус почувствовал, что у него волосы встают дыбом.

— Это происходит неожиданно. Я даже не знаю, в какую минуту это может случиться. Год назад во мне вспыхнул голод, жестокий, как буря, а Маркс ушел, и у меня не было мяса. Я должен был что-нибудь найти, иначе я бы искусал себя. Когда голод Стал совсем уже невыносимым, из-под дивана выбежала моя собака. Это был спаниель.

Шортхаус выдавил что-то в ответ. Он не знал, что сказал — по его коже как будто ползали миллионы муравьев. На несколько минут воцарилась тишина.

— Однажды я искусал Маркса, — наконец продолжил Гарви все так же спокойно, будто он говорил о яблоках, — но он горький. Не думаю, чтобы я опять его укусил. Наверно, именно это побудило его укрываться в пустоте.

Он гнусно захихикал, как будто нашел объяснение исчезновениям слуги.

Шортхаус схватил кочергу и пошуровал ею в камине с такой силой, словно от этого зависела его жизнь. Но косца шум и звон прекратились, Гарви с таким же спокойствием продолжил рассказ. Однако он не успел закончить последнее предложение. Секретарь внезапно встал.

— Я попрошу у вас разрешения лечь спать, — сказал он решительно. — Я сегодня устал. Не будете ли вы любезны показать мне мою комнату?

Гарви посмотрел на него со странным услужливым выражением, за которым скрывалась какая-то жуткая страсть.

— Разумеется, — сказал он, поднимаясь. — У вас была утомительная поездка. Мне давно следовало бы об этом подумать.

Он взял со стола свечу и зажег ее. Его пальцы, державшие спичку, дрожали.

— Мы можем не беспокоить Маркса, — объяснил он. — Эта тварь уже в своей пустоте.

Они прошли через переднюю и стали подниматься по деревянной лестнице, на которой не было ковра. Гарви, чье лицо рельефно освещалось мерцающей свечой, прошел по первой площадке и открыл дверь у входа в темный коридор. Глазам секретаря предстала спальная комната. Пока хозяин зажигал две свечи, стоящие на столике в ногах кровати, он быстро рассмотрел убранство этой спальни. За решеткой камина ярко пылал огонь. Напротив было два открывающихся, как двери, окна. Справа стояла большая высокая кровать с пологом. Стены почти до потолка были обиты панелями, придававшими комнате теплый уютный вид, а висящие на чередующихся панелях портреты создавали атмосферу старого сельского английского дома. Шортхаус был приятно удавлен.

— Я надеюсь, вы найдете здесь все необходимое, — сказал Гарви в дверях. — Если нет, вам нужно будет лишь нажать звонок у камина. Маркс, конечно, не услышит его, но он прозвенит в моей лаборатории, где я провожу большую часть ночи.

Затем, коротко пожелав спокойного сна, он вышел и захлопнул за собой дверь. Как только хозяин скрылся, личный секретарь мистера Сайдботэма сделал нечто странное. Он стал спиной к двери посреди комнаты, достал из бокового кармана пистолет и навел его через левую руку на окно. Простояв неподвижно в таком положении около тридцати секунд, он вдруг резко повернулся назад и навел пистолет прямо на дыру в замочной скважины двери. Тотчас же снаружи послышалась возня и убегающие по лестничной площадке шаги. "На коленях у замочной скважины, — подумал секретарь. — Я так и думал. Но он не ожидал увидеть дуло пистолета, и это его слегка вспугнуло".

Когда шаги замерли в прихожей, Шортхаус подошел к двери, запер ее и заткнул вторую замочную скважину, обнаруженную им над первой, клочком бумаги. После этого он тщательно исследовал комнату. Хлопоты оказались напрасными — ничего необыкновенного он не заметил. Но тем не менее он был рад, что произвел обыск. Он почувствовал облегчение, обнаружив, что никто не прячется под кроватью или в глубоком дубовом стенном шкафу, и искрение понадеялся, что несчастный спаниель встретил свою ужасную смерть не в этом месте. Французские окна выходили на маленький балкон на фасаде здания. До земли было около двадцати футов. Кровать, высокая и широкая, мягкая, как пух, покрытая белоснежными простынями, притягивала уставшего человека. Возле пылающего камина стояли два глубоких кресла. В целом все было приятным и удобным, но, хотя Шортхаус и устал, он не собирался ложиться спать. Невозможно было проигнорировать то предостережение, которое посылали ему напрягшиеся нервы. Они еще ни разу его не подвели, и когда он ощутил этот беспокойный страх, услышал что-то неладное в звуке ветра, он почувствовал что над его будущим горит сигнал опасности. Что-то более тонкое, чем нервы, и более точное, чем предчувствие, уловило этот сигнал и расшифровало его значение.