Шортхаус поднялся со стула и, не в силах подавить зевоту, посмотрел на часы. Было почти три часа утра. Он решил лечь в одежде и немного поспать. Это было достаточно безопасно: дверь заперта изнутри, а окно закрыто на щеколду. Положив портфель на столик рядом с подушкой, он задул свечи и бросился с чувством беспечного сладкого изнеможения на мягкий матрац. Через пять минут он крепко спал.

Едва он увидел сон, как вдруг почувствовал, что лежит поперек кровати с широко раскрытыми глазами, пристально гладящими в темноту. Что-то коснулось его, и он во сне отдернулся от этого, как от чего-то страшного. Это движение и разбудило его.

Комната была совершенно темная. Из окна не было никакого света, а огонь потух так основательно, будто бы его залили водой. Шортхаус пристально вглядывался в непроницаемую тьму, стеной стоявшую перед его лицом.

Первым делом он подумал о бумагах в пальто, и его рука скользнула в карман. Бумаги были на месте. Это открытие вызвало чувство облегчения и мгновенно освободило его мозг для других размышлений.

Во время его сна в комнате определенно что-то произошло. Молодой человек почувствовал это с той интуитивной определенностью, которая приближается к истинному. В комнате было совершенно тихо, но проснувшиеся чувства сразу наполнили темноту шепотом и тайной жизнью, леденящей его кровь и простынь, касающуюся его щеки.

Чу! Вот он услышал — в ушах его уже предостерегающе шумела кровь — в глубине дома монотонное бормотание, которое не заглушала никакая преграда стена или дверь. Между ним и лестничной площадкой, казалось, ничего не было, как и между площадкой и лестницей и между лестницей и прихожей.

Он знал, что дверь комнаты распахнута! Следовательно, ее открыли изнутри, хотя окно оставалось закрытым на щеколду, также изнутри.

Едва он это осознал, как заговорщическая тишина ночи была нарушена новым, более определенным звуком. В коридоре послышались шаги. Боль в бедре напомнила Шортхаусу, что пистолет лежит наготове, и он быстро выхватил его и взвел курок. Затем он успел соскользнуть с кровати и прижаться к полу, когда шаги остановились на пороге комнаты. Кровать находилась между ним и открытой дверью. Окно было за спиной.

Секретарь ждал в темноте. Его поразило, что тот, кто шел, не особенно пытался маскироваться и не соблюдал предельной осторожности. Шаги приближались довольно небрежно и звучали приглушенно, словно кто-то был обут в мягкие комнатные туфли или шел просто в носках. В шагах было что-то неуклюжее, безответственное, почти безрассудное.

На секунду шаги замерли на пороге, но только на секунду. Они почти сразу же зазвучали в комнате и, перейдя с деревянного пола на ковер, сделались абсолютно бесшумными. Шортхаус оставался в совершенном неведении, не зная, был ли невидимый ходок на другой стороне комнаты или рядом с ним. Наконец он встал и вытянул перед собой левую руку, щупая ею вокруг себя, в правой руке он держал взведенный пистолет. Когда он поднялся, в его колене слегка щелкнула кость, одежда зашелестела, как газета, а дыхание было достаточно громким, чтобы стать слышным во всей комнате. Но ни один звук не выдал местонахождения невидимого незваного гостя.

Затем, когда напряжение стало невыносимым, давящую тишину разорвал шум. Это был стук дерева о дерево, донесшийся из дальнего конца комнаты. Шаги подошли к камину, вслед за этим раздался скользящий звук, и вновь тишина покрыла все непроницаемой пеленой.

Шортхаус подождал еще пять минут, и затем почувствовал, что больше не в силах выносить эту неизвестность, эту открытую дверь! Рядом с ним были свечи, и он, чиркнув спичкой зажег их, ожидая по крайней мере оглушительного удара. Но ничего не произошло — комната была совершенно пуста. Он подошел к двери, держа пистолет на взводе, выглянул в темноту лестничной площадки, затем закрыл дверь и повернул ключ, обыскал комнату: кровать, стенной шкаф, стол, шторы — все, что могло бы укрыть человека, но не обнаружил даже следа незваного гостя. Обладатель шагов исчез, как привидение во тьме ночи. И только один факт доказывал ему, что он не спал: портфель пропал!

Больше Шортхаус в эту ночь не заснул. Его часы показывали четыре часа утра, и до рассвета оставалось еще три. Он сел за стол и с твердой решимостью возобновил зарисовки, начав с мужской головы. Что-то в выражении лица мужчины постоянно ускользало от него, и на этот раз ему показалось, что это из-за глаз. Он поднял карандаш к своему липу, чтобы измерить расстояние между носом и глазами и вдруг к своему удивлению увидел, что черты лица мужчины изменились: глаза больше не были открыты. Веки закрылись!

На секунду он замер в тупом изумлении. Его бы опрокинул легчайший толчок. Затем он вскочил и поднес свечу к картине. Веки и ресницы задрожали. Затем, под его изумленным взглядом, глаза открылись и посмотрели прямо на него. В панели были вырезаны дыры и эти глаза, человеческие глаза, точно подходили к ним.

Как по мановению волшебной палочки, сильный страх, который он испытывал с того момента, как вошел в дом, мгновенно пропал. В его сердце ворвалась ярость, а заледеневшая кровь вдруг поднялась до точки кипения. Поставив свечу на столик, он отошел на два шага от стены и изо всех сил бросился плечом на панель. Глаза мгновенно исчезли, оставив в панели две черные дыры. Старый охотник на портрете был безглазым. Панель треснула и разломалась, как фанера, и Шортхаус, держа пистолет, засунул в неровную щель руки, схватил человеческую ногу и втащил в комнату… еврея!

Слова понеслись к губам таким потоком, что он задохнулся. Старый еврей, белый, как мел, стоял и трясся перед ним, глядя на блестевшее дуло пистолета. Но вдруг в комнату ворвался холодный воздух и послышались торопливые шаги. Прежде чем Шортхаус повернулся, его руку ударом подбросило вверх, и в то же мгновение Гарви, которому удалось как-то взломать окно, встал между ним и трясущимся Марксом. Его губы растопырились, а глаза странно выкатились на искаженном лице.

— Не стреляйте в него! Стреляйте в воздух! — взвизгнул он и схватил слугу за плечи.

— Проклятый пес, — проревел он ему в лицо. — Наконец-то я до тебя добрался. Вот где твоя пустота, а? Теперь-то я знаю твое гнусное укрытие.

Он тряс его как собаку.

— Я следил за ним всю ночь, — кричал он, повернувшись к Шортхаусу. Всю ночь, говорю вам, и наконец я до него добрался.

У Гарви поднялась верхняя губа, обнажив зубы. Они сверкали, как волчьи клыки. Очевидно, Маркс тоже их увидел, потому что издал дикий вопль и стал яростно бороться.

Пелена, казалось, поднялась над глазами секретаря. Омерзительная тень вновь покрыла лицо Гарви. Он предвидел ужасную битву и, наведя на обоих пистолет, медленно отступал к двери, не останавливаясь и не пытаясь выяснить, были ли они оба просто сумасшедшими или преступниками. У него в голове была лишь одна мысль: чем быстрее он убежит, тем лучше.

Гарви все еще тряс слугу, когда Шортхаус достиг двери и повернул ключ. Но когда он выбрался на лестничную площадку, оба перестали бороться и повернулись к нему. Лицо Гарви, звериное, отвратительное, багровое от ярости, и лицо еврея, серое от страха и ужаса, — оба повернулись к нему. Дикий, ужасный крик эхом отозвался в ночи. В следующее мгновение они со всех ног бросились за ним.

Шортхаус захлопнул дверь перед их носом, и когда они выбрались на площадку, он уже притаился в тени под лестницей. Они с криками пронеслись вниз, мимо него, в переднюю. Шортхаус, совершенно незамеченный, взлетел по лестнице, пересек спальню и прыгнул с балкона в мягкий снег. Убегая по дорожке, он слышал доносившиеся из дома вопли маньяков.

Когда через несколько часов Шортхаус добрался домой, мистер Сайдботэм не только увеличил ему жалованье, но и велел купить новую шляпу и пальто, а счет прислать ему.