Вероятно, Пен прав, но я допустил бы и иную возможность. А вдруг именно отмеченная нестыковка и послужила толчком к возникновению мира «Таймкипера»? Вдруг именно одностороннее увлечение внутриземными проблемами развития интеллектроники и человеческого мозга стало причиной Ошибки, и Прозоров попытался дать нам более или менее зашифрованный урок на тему опасностей, заключенных в излишней интроверсивности целей, в ослаблении интереса к внешним поискам? Боюсь, в этом пункте писатель Арт Прозоров оказался более дальновидной эговариацией критика Артура Пена, бунтарем, слегка перехитрившим своего творца…
Соотнося серьезность намерений с сюжетом Прозоровского романа, продолжает Пен, нельзя не удивиться явной наивности автора. Неужели мир, знакомый с теорией Гоу — пусть и трижды поруганного, — попался бы в такую элементарную ловушку? Философа можно привязать к позорному столбу и даже возвести на костер, но это не мешает вкушать плоды его размышлений и извлекать из его неприличных выпадов общеполезные уроки. И, надо полагать, идеи медиаторного опережения непременно сыграли бы свою роль, не дожидаясь появления Таймкипера.
Единственное логичное объяснение этому Пен видит в следующем. Прозоровский Урсул Гоу, утверждает он, нереален — это выдумка Таймкипера, в лучшем случае — персонаж одной из вариантных фантпрограмм. Таймкиперу попросту не на кого опереться в своем мире, и он ищет авторитет, способный своим общепризнанным весом или хотя бы сугубо скандальной славой поддержать его собственное открытие. В каждом из нас сидит маленький, слегка замаскированный схоласт, мечтающий о своем Аристотеле…
Комиссия сбегает из Музея вовсе не из неприязни к реальному философу-оппозиционеру, а испугавшись Таймкипера, который бредит каким-то неизвестным мучеником науки. Члены комиссии решили, что шеф Музея попросту застрял в некой фантреальности (где, быть может, и есть какой-то Гоу!), застрял и теперь нуждается в срочной помощи психореаниматоров. Догнав у порога и разыграв перед ними отречение от Гоу, Таймкипер окончательно убеждает их в своей ненормальности… Теперь он обречен, и ему нет иного пути, кроме необратимого соскальзывания в иной вариант будущего, в фантпрограмму, моделирующую царствие гиперменталов…
«Но не слишком ли сильная маскировка? Стоит ли подвергать детективные способности читателя столь напряженным испытаниям?» — вопрошает Пен… Не могу не признаться, что в свое время эти вопросы показались мне парой искренних крокодиловых слез. Право же, Артур Пен, по-отечески заботящийся о перегрузке читателя и прозрачности чей-то фантастики, — это неповторимое зрелище…
Не знаю как кому, а мне воображаемый Урсул Гоу нравится меньше реального. Возможно, нашему маленькому внутреннему схоласту свойственно мечтать о своем Аристотеле и даже активно творить своего Аристотеля… Но симпатия к непризнанным гениям — несомненно, наше врожденное качество, одно из лучших проявлений того, что Пен именует эговариабельностью. Разумеется, трудно предположить, что Гоу или Таймкипер являют собой пророков-спасителей, способных самолично увести человечество на более разумные пути ценой собственного распятия. Но в любом случае хочется верить в реальность тех, кто заставляет нас думать по-новому, — без них мы и вправду лишены будущего…
Лишь в самом конце своей рецензии Пен источает скупую похвалу. Ему понравилась идея медиаторного опережения. Он даже склонен считать, что здесь сокрыт какой-то до сих пор не осознанный и весьма общий принцип эволюции.
Действительно, вспомните, например, историю развития живой материи или хотя бы историю отношений родовой аристократии с коммерческими кругами, и вы поймете, что мысль Прозорова (Таймкипера, Гоу…) об опережающем развитии посредника связана не только с взаимодействием человека и интеллектроники. Чем лучше осуществляются посреднические функции, тем больше оснований для совершенствования посредника. Но чем активней он совершенствуется, тем больше приносит пользы. Такое усиление обратной связью обеспечивает колоссальные эволюционные рывки — в сущности, революции! — именно для посредника, и со временем он может выйти из-под контроля пользователя и даже поменяться с ним местами.
В конце концов интеллектронный робот, стоящий между нами и далекими звездами, между нами и станком, выпускающим подшипники, между нами и ядерным энергоблоком, робот, включенный в разветвленную иерархию себе подобных — управляющих, конструирующих, силовых, — такой робот рано или поздно станет для нас представителем особой цивилизации, с которой мы находимся в тесном и жизненно важном контакте, если угодно — в партнерстве, в определенной степени равноправном. Однако равноправие в такой ситуации понятие тонкое и непостоянное. До сих пор мы обычно понимали дело так, что всегда будем ведущим звеном подобного контакта, всегда — независимо от темпов эволюции и реально достигнутого уровня сложности. Но разве это не заблуждение, не очевидный антропоцентристский шовинизм?
В общем, идея медиаторного опережения нравится Пену, но для ее формулировки хватило бы и небольшого рассказа, полагает он. При чем тут роман? Лишь она, эта идея, и сохранит «Таймкипер» в истории культуры, смело заверяет нас Пен.
И поневоле думаешь, как несложно быть смелым в самооценке, когда твое Я расщеплено на многие персонажи хитро построенного произведения, когда ты достиг некоего максимума эговариабельности…
До сих пор я говорил о вещах сравнительно простых. Не так уж трудно пересказать сюжет несуществующего романа и тем более — идеи реальной рецензии. Гораздо трудней понять, почему этот роман так и не был написан, почему Пен все-таки остановился на лаконичной рецензионной форме.
Говорят так: Пен предчувствовал близкий конец, угадывал его каким-то шестым или десятым чувством, присущим поэтам всех веков. Попросту — он спешил, спешил так, что спрессовал множество интересных идей в небольшом эссе, коего — в должной развертке! — вполне хватило бы на добрую дюжину обычных романов.
Конечно, результат пророчества тяготеет к пророку — это известно со времен Кассандры. Будущее по-своему расплачивается с теми, кто пытается вступить в него раньше других. Оно шлет сигнал опасности, но обычно запоздалый и не более предупредительный, чем гудок налетающего экспресса, уже коснувшегося бампером своей жертвы.
Я не очень-то верю в гипотезу спешки и мистику предчувствия конца. Артур Пен вел на редкость размеренную жизнь, и его гибель при попытке отрегулировать персональный компьютер — чистейшая случайность. Глупая случайность. Разумеется, ему, малосведущему в операциях такого рода, вряд ли следовало лезть во включенную схему. Но стоит ли впрыскивать в эту печальную историю порцию мистического тумана, намекая на некую таинственную месть компьютеров за негативное отношение Пена к их далеким потомкам. Это недурственный сюжет для неоготического романа (представьте броский заголовок: «Смерть Артура Пена»), но не предмет серьезных обсуждений. Тем более смешны мелькнувшие кое-где высказывания, дескать, Пен злонамеренно разгласил главную эволюционную тайну киберсистемы, и с ним расправились, как с предателем… Ерунда! Нет ничего ошибочней считать Пена противником развития того, что он называет интеллектроникой. Напротив, Артура Пена следовало бы назвать бардом ее великого будущего. Разве не он оказался некогда в числе первых, кому пришла в голову идея рассматривать компьютеры с автономной сенсомоторикой и энергетикой как формы особой жизни, зародившейся на нашей планете и способной эволюционизировать до сверхсложного уровня? Разве не Пен высмеивал всевозможные жесткие правила робототехники, называя их правилами селекции рабов? Но дело не в отдельных примерах — их много, достаточно много, чтобы будущие интеллектроны позаботились о достойном памятнике Артуру Пену в галерее своих творцов.
Так что главное, о чем хотел поведать нам Пен, вовсе не связано с какой-то тонкой проповедью человеко-машинного антагонизма. Основная метафора его рассказа-рецензии направлена совсем на иное.