А потом начались предполетные тренировки. Лучше всех переносил невесомость и перегрузки Зибелла. Зато управление «Вихрем» по причине малости роста никому из моих товарищей не далось. Ерофей к современной технике вообще неспособен — он путал авиагоризонт со спидометром… Поэтому мне предстояло трудиться одному за всех.

Взлетели мы без происшествий. В глубине души у меня не переставал копошиться червячок сомнения, занудливо точил: а вдруг… Но загрохотали могучие двигатели, нас со страшной силой вдавило в кресла, даже кости захрустели. Чудовищная мощь «Вихря» ощущалась с первой секунды разбега.

За толстым стеклом иллюминаторов желтизна степи почти мгновенно сменилась белизной облаков. Но мы и моргнуть не успели, как белый цвет превратился в прозрачный голубой, сияющий бирюзовый… Всего один вдох — и голубизна смешалась с чернотой, превращаясь в глубокий фиолетовый цвет. Конечно, под прессом перегрузок вдох был достаточно долгим, но калейдоскопическая быстрота перемен заставляла голову идти кругом. Вот только солнце каким было, таким и осталось. Палить еще более свирепо ему было не под силу.

Зибелла чувствовал себя неуютно — пищал и бился. Но постепенно увеличивающееся ускорение плотно припечатало его к креслу рядом со мной. Ерофей только недовольно бурчал себе под нос и что-то ощупывал за пазухой. Оно и понятно. В некотором роде он являлся персоной нематериальной, сущности не имеющий, хотя и вполне осязаемой. Поэтому он лишь ворчал да с явным интересом поглядывал в иллюминатор.

Голубизна окончательно пропала, небо стало угольно-черным. Я поспешно зажмурился. С детства не люблю бездонные провалы, шахты, колодцы и тому подобное. Все время кажется, что вот-вот ноги подкосятся, и я полечу, истошно вопя, в засасывающую бездну.

Это довольно утомительно — смотреть в потолок на протяжении всего полета, но человек с сильной натренированной волей способен на такое. Вот и я не отрывался от изучения плафонов. Лишь когда пилот известил, что мы приближаемся к станции, я рискнул выглянуть в иллюминатор.

Боевая орбитальная станция «Свароr» была первой, которую мне привелось посетить, поэтому я смотрел во все глаза.

Сначала из бездонной черной пучины вынырнула сверкающая голубая точка, регулярно брызгающая пронзительными зелеными сполохами. Точка постепенно росла. Когда она приобрела заметные для глаза ширину и высоту, я различил, что по поверхности голубого шарика пробегают дрожащие черные полосы. По мнению Ерофея это немного напоминало атмосферу Юпитера, только переведенную в голубую часть спектра. Я даже руками всплеснул, пораженный энциклопедическими познаниями домового.

Шарик тем временем превратился в сложную конструкцию, медленно вращающуюся вокруг своей оси — этим и объяснялось размеренное мелькание света и теней. Наш корабль подошел к станции вплотную, и я смог наконец разглядеть одно из лезвий «Трезубца» во всей его грозной красе.

Основой станции была колоссальная труба длиной не менее километра и диаметром более ста метров. Она казалась карандашом, просунутым в бублик — вокруг центральной трубы обвивался исполинский многогранный тор. Именно он сверкал и мельтешил за счет бесчисленных ребер, выступов, иллюминаторов, антенн. На верхний конец стержня был наложен гигантский кубик ангара, матово-голубой, светящийся с успокаивающей мягкостью. Его верхняя плоскость имела два больших прямоугольных люка, размерами превышающих самый крупный из грузовых кораблей, не то что наш крохотный десантный катер. На люках красовались цифры «1» и «2». Для катеров предназначались другие причалы — на боковых поверхностях кубика я заметил крышки аппарелей. Одна из них откинулась, и в проеме торчал острый нос катера. Нижний конец трубы был постом управления. Красный шар опоясывало ребристое черное кольцо, на котором, как патроны в пулеметной ленте, были укреплены многочисленные цилиндры. Они! Стартовые кассеты ракет. Любая из них в тридцать раз мощнее хиросимской бомбы. Помимо средств нападения «Сварог» был недурно оснащен и средствами защиты. На граненом торе я заметил несколько башен с лазерными пушками.

Мои наблюдения были прерваны самым бесцеремонным образом. На пилотском пульте зажегся зеленый сигнал, и динамик гнусаво поинтересовался:

— Сорок седьмой?

— Так точно, — ответил пилот.

— Вали на аппарель «задний-два».

— Сорок седьмой запрашивает пост управления станции «Сварог», — сухо ответил пилот.

— Ты что, заболел? — фамильярно спросил динамик.

— Станция «Сварог», ответьте Сорок Седьмому, — не сдавался пилот.

— Не на плацу, — обиделся динамик. — Вольно, разойдись.

— Сорок Седьмой ожидает.

— Ага, понял, — наконец дошло и до динамика. — Какую-то шишку везешь. — Послышалось внушительное кашляние, и уже совершенно казенный голос продолжил: — Станция «Сварог» слушает.

— Сорок Седьмой просит посадку. Имею на борту генерал-инспектора с особыми полномочиями.

— Несет же на нашу голову, зачастили… — невесело отозвался динамик. — В каком чине?

— Генерал-майор КГБ.

— Опять врагов народа искать начнет.

— Сорок Седьмой ждет.

— Хорошо, — вздохнул динамик. — Даю посадку к адмиральскому трапу. Элеватор номер один. Командир станции извещен.

В то же мгновение по краям верхней плоскости ангара зажглась красно-зеленая цепочка, углы куба полыхнули пронзительным белым светом, в пространство устремились четыре ослепительных белых столба. Крышка люка номер один превратилась в бледно-розовую.

Пилот криво усмехнулся и заложил изящный вираж вокруг «Сварога». «Вихрь» выполнил что-то вроде иммельмана и с математической точностью сел в самый центр элеватора. Поняв, что теперь под шасси катера имеется нечто вроде твердой почвы, я почувствовал себя увереннее. Зибелла с Ерофеем тоже обрадовались.

Тем временем «Вихрь» провалился в шахту элеватора. Прямоугольная пластина размером с футбольное поле легко стряхнула катер и бесшумно скользнула вверх, закрывая отверстие в потолке ангара. Даже сквозь толстые борта «Вихря» долетело шипение насосов. Ангар заполнялся воздухом.

Я откашлялся и одернул китель. Перед встречающими нужно предстать в лучшем виде.

— Приведи себя в порядок, — приказал я Ерофею. — Хоть и полковник, а вахлак вахлаком.

— Есть, — грустно ответил домовой.

Чмокнула дверь, и я торжественно ступил на закопченные плиты пола.

— Товарищ генерал-майор, командир станции «Сварог» полковник Петров, — отрапортовал офицер в голубом комбинезоне.

Я величаво кивнул.

— Со мной прибыл большой специалист по противодиверсионным операциям полковник Ерофей.

Домовой был совершенно неподражаем в новеньком сверкающем мундире и лаптях. Его появление неизменно повергало любого в оцепенение, не была исключением и станция «Сварог». Потом оцепенение прошло, и по строю офицеров прокатилось сдержанное хихиканье.

Ерофей смутился и вознамерился было удрать, но я грозно приказал:

— Полковник Ерофей, назад! — Домовой дернулся и замер. — Назад, кому я говорю! А вам товарищи, рекомендую запомнить: насмешек я не потерплю и буду взыскивать за них беспощадно. Мы ведем жестокую борьбу, и никакие раздоры в наших рядах недопустимы. Особенно если они вызваны полной безграмотностью в вопросах оперативной маскировки.

Вдруг наверху раздался тихий ядовитый свист, ангар моментально заполнился туманом, дикий сквозняк сорвал у меня с голову пилотку. Все невольно подняли головы. Истошный вопль резанул уши, строй рассыпался, перед выходным люком образовалась непристойная куча-мала. Я стоял как завороженный, глядя на ворочающуюся плиту элеватора. Еще немного — и космос высосет все находящееся в ангаре. Да, противник не зря беспрепятственно выпустил нас с Земли, правильно рассчитав, что в пространстве с нами можно будет расправиться проще и вернее. Здесь даже не вполне удачная попытка может принести успех.

Уши заложило от резкого падения давления. К стыду своему должен признаться, что первым оправился от растерянности Ерофей. Пулей он подскочил к массивной стойке элеватора, с разбегу прыгнул на нее и сноровисто принялся карабкаться вверх. Успеет или нет? Успел. Прежде чем плита элеватора окончательно вырвалась из створа, домовой хлестнул ее чем-то. Ах, да, прутик омелы. Противный поросячий визг показал, что старания Ерофея не пропали даром. Плита задрожала. Если бы я не знал, что это невозможно, то я под присягой поклялся бы, что толстый броневой лист пытается изогнуться и сложиться вдвое. Ерофей ударил еще раз — и плита замерла, превратившись, как ей и положено, в кусок безжизненного металла.