Его выступление состояло из двух частей. Первая: руперт объяснил, что творения его кумиров Миса ван дер Роэ и Ле Корбюзье несправедливо оклеветаны врагами врагами прогресса, как реакционер принц Чарльз с его страстью к натуральному овсяному печенью и скромным каменным коттеджам. И дело не в том, что они опережали свое время, а в том, что они делали это недостаточно, — поэтому требовалось усилить контроль, улучшить планирование и усовершенствовать организацию. Часть вторая: людей нужно убедить в том, что они сами этого хотят, — и тут он подошел к своему детскому изобретению, "доводонасилию". Вместо того чтобы выполнять требования народа (что вообще страшно старомодно, если задуматься), правительство должно прибегнуть к "доводонасилию", и тогда люди начнут требовать от вас то, что вы сами хотите им дать. Если все представители правительства, все министры и все чиновники просто, без нюансов и комментариев, начнут повторять одно и то же, игнорируя какие-либо возражения, то очень скоро население начнет требовать, чтобы ему предоставили право жить в плановых постройках, в контролируемых жилых зонах и питаться хорошо сбалансированной пищей в просторных общественных столовых (Рути Роджерс уже трудилась над разработкой меню).

— Действенность этого метода я доказал собственной жизнью, — сообщил он премьер-министру. — Я неоднократно проверял его на себе. Это не является невыполнимой задачей, Тони, — с жаром заверил он, склоняясь над мороженым с фруктами. Тони пододвинулся ближе.

И уже на пороге дома, когда, выпуская клубы дыма, рычали "ягуары", а телохранители туда и сюда шныряли глазами, Тони сказал: "руперт, я хочу, чтобы ты выполнил невыполнимое".

— Я выполню, Тони, — ответил тот, и они пожали руки, глядя друг на друга влюбленными глазами.

По дороге домой руперт размышлял об эпитафии немецкого поэта и драматурга Бертольда Брехта, о которой ему кто-то рассказал: "Он предлагал, и люди принимали его предложения". У руперта тоже имелись свои предложения, и скоро он воткнет их в глотку этого страсбургского гуся, называемого населением. И руперт превратился в человека, у которого было все: влиятельное положение, знаменитая красавица-жена, семья и дом.

И не просто дом, а Дом. Его Дом заслуживал того, чтобы писаться с большой буквы, от которой сам он отказался. Его дом находился в Белгрейвии, на расстоянии полумили от того места, где жили Ричард и Бути Роджерс. Сказка, а не дом. Когда он покупал его, это было темное тесное лондонское жилище с шестью спальнями, превращенное теперь в оазис пространства и света. Как только вы открывали простую непритязательную дверь, перед вами оказывалась эффектная стеклянная лестница, с головокружительной крутизной уходящая вверх, руперт утверждал, что она не является "объектом", направленным на то, чтобы вызывать восхищение у соседей, она просто служила связующей нитью между световым фонарем и подвалом. Традиционная лестница разрушила бы это ощущение пространства и света, которого он пытался добиться. Для того чтобы края ступеней можно было рассмотреть, они были помечены тремя рядами матовых точек, руперт сделал это вопреки собственному желанию — изначально они не предполагались, но после того, как они обнаружили своего сына Миса посередине лестницы в луже мочи судорожно нащупывающим края ступеней, Элен настояла на том, чтобы они были помечены точками. И теперь каждый раз, когда он спускался, они вызывали у него приступ отвращения. Гостиная располагалась наверху. И если вам удавалось туда добраться, единственным, на что вы могли сесть, были четыре стальных стула на кронштейнах, которые Мис ван дер Роэ сконструировал для немецкого павильона на Всемирной выставке в Барселоне в 1929 году, — знаменитые "Барселонские стулья". Кроме них в гостиной ничего не было.

При более внимательном взгляде обнаруживалось, что одна стена целиком представляет собой шкаф, набитый книгами и музыкальными дисками. Вокруг царила хирургическая чистота, руперт и Элен даже телефон держали в шкафу, что, естественно, приводило к тому, что они порой пропускали довольно важные звонки — например, когда звонили из школы, гуда ходил Корбу, сообщить, что швы на его ноге, разрезанной острыми стальными краями напольного покрытия в кухне, снова разошлись и его отправляют в больницу, где ему предстоит провести восемь часов в обществе заляпанных кровью алкоголиков, — но какое это могло иметь значение по сравнению с чистотой и отсутствием хлама? Потому что минимализм требовал от человека очень многого, для достижения гармонии все должно было быть сбалансировано и не сдвигаться ни на йоту, каждая вещь должна была точно находиться на своем месте, — стоило лишь чуть нарушить это шаткое равновесие, и все снова погружалось в хаос. Стоило лишь вынуть из коробки один карандаш, поставить картинку под неправильным углом, бросить на пол одну-единственную игрушку, и вы с таким же успехом могли обклеить стены обоями от Лоры Эшли и заказать велюровые диваны. И даже невидимый беспорядок был недопустим, ибо он источал телепатические волны дисгармонии, просачиваясь под дверями и заражая окружающую атмосферу чистоты. Поэтому руперт требовал, чтобы мальчики соблюдали в своих спальнях такой же порядок, как и в остальном доме, хотя сам никогда не бывал в их комнатах. Минимализм становится все более насущным требованием, однако большинство людей просто играют в него. И теперь Элен, считавшая себя не самой аккуратной особой, сообщала друзьям, что, "стоит начать так жить, и у тебя входит в привычку все убирать".

Это очень понравилось руперту, но вскоре он выяснил, что она снимает маленькую комнатку в Воксхолле, до потолка заваленную керамическими черепашками, обитыми кожей скамеечками, цветными подставками. Она сбегала туда словно к любовнику и сидела часами среди гор безделушек, раскачиваясь из стороны в сторону и лаская керамического клоуна. Он не стал кричать на нее, когда узнал об этом, но они долго разговаривали, и в конце концов она поняла, что лучше отказаться от этой комнатки. К тому же она была слишком занята чисткой флагов, чтобы у нее оставалось время на керамического клоуна.

Единственной броской деталью гостиной был квадратный кусок стекла, метр на метр, вмонтированный в пол прямо над входной дверью. Иногда руперту казалось, что он различает на кристально прозрачном стекле желтоватый налет, оставшийся после еще одной лужи, сделанной Мисом, когда тот не глядя выбежал за мячом и в ужасе застыл, словно паря в безвоздушном пространстве.

Несмотря на все приставания Элен, он отказался уродовать лестницу, заявив, что Мис без содрогания к ней теперь и близко не подойдет. К тому же, добавил он, стекло держится на акриловой основе и, даже треснув, не сможет разлететься на осколки.

Таким образом, в тот вечер, когда он получил поручение от Тони, он сидел в своем "ягуаре", блаженно откинувшись на спинку, и купался в грезах о своем грядущем могуществе, которые, казалось, просачивались в салон вместе с теплом, исходящим от печки. Длинный черный лимузин свернул на его улицу, и мощные фары, сиявшие, как голубые звезды, осветили боковую стену его любимого детища.

Осветили ту самую шероховатую стену, которую пришлось драить до бесконечности, пока она не приобрела безупречную гладкость яйца, а после этого еще пять раз покрывать специальной краской, полученной из Германии. И теперь на этой стене, чистой и прекрасной, как морская дымка, когда он уезжал, на этой самой стене полуметровыми буквами было написано одно-единственное слово: "ПАТРИК".

Он вышел из машины и дрожа застыл на тротуаре. Даже если бы его отымели в задницу какие-нибудь ирландские работяги на Хемпстедской пустоши, он и то не чувствовал бы себя таким оскорбленным. Такое не могло случиться с ним, ибо он был частью власти. Его тошнило от ярости. Глупое, идиотское имя Патрик, написанное распылителем и выведенное робкой дрожащей рукой неуча. Он бы не пришел в такое негодование, убеждал себя руперт, если бы это был какой-нибудь политический лозунг, что-нибудь связанное с курдами или этим типом из Перу, который выглядел так, словно принадлежал к секте Благодарных мертвецов. Надпись не служила даже меткой, выполненной в художественной манере граффити, которая имела бы хоть какое-нибудь отношение к вонючему уличному искусству, — руперт читал в журнале, что такие метки оставляют различные группировки и компании, возвращаясь по вечерам из своих клубов и запечатлевая на стенах названия своих любимых дискотек — "Гашиш", "Свалка", "Что", — так улитки оставляют свой склизкий след по дороге к дому. Но он и представить себе не мог ничего более тупого, чем "Патрик", руперт даже вспомнил, что у него был один рисунок Кейт Херинг, выполненный пульверизатором и изображавший его торговую марку с маленькими прыгающими человечками, — вот насколько он был осведомлен в области граффити.