Когда Клайв не ходил в "Трансформацию", он работал все утро, потом, как и десятки тысяч других одиноких лондонских ремесленников — художников, скульпторов, ювелиров, сочинителей для Интернета, — шел в кафе, чтобы съесть тарелку супа и сандвич с плавленным сыром, слушал, как задают жару какому-нибудь политику в программе новостей "Мир за последний час", и шел гулять. Каждый день он выбирал один и тот же маршрут — мимо алкоголиков, толпящихся у кассы Министерства социального обеспечения, потом мимо косовских беженцев, мывших машины, пока их женщины попрошайничали на углу Воберн-плейс и Юстон-роуд, затем мимо "Трансформации" и снова мимо алкоголиков, стоявших в начале Хай-стрит. Клайву часто приходило в голову, что улицы Камдена можно полностью вымостить алкоголиками, столько их лежало вокруг. Как ни странно, большинство из них были иностранцами, видимо, они поступали сюда из других стран в рамках международной программы по обмену алкоголиками. Клайв заметил у них странную особенность — все они щеголяли роскошными гривами. "Какая жалость", — думал почти лысый Клайв, проходя мимо очередного коматозника с впечатляющей гривой угольно-черных кудрей.

А потом, поедая свой суп, он услышал однажды по радио, что злоупотребление алкоголем способствует росту волос, так как подавляет у мужчин выработку тестостерона. И Клайв решил пристраститься к выпивке, если она, конечно, могла еще проявить свои чудодейственные свойства до того, как он окончательно лишится шевелюры. У Клайва имелись проблемы особого свойства: в отличие от остальных лысых он не мог себе позволить маленькую бородку в стиле битника, которая компенсировала бы отсутствие волос на голове, потому что та мешала бы Сесилии.

Через тридцать минут быстрой ходьбы он добирался до Деланси-стрит, проходил по Риджентс-Парк-роуд до Примроуз-хилл и там останавливался, чтобы выпить чашечку капуччино под навесом одного из многочисленных кафе или кондитерской. Прямо напротив того места, где он пил кофе, располагалась преуспевающая звукозаписывающая фирма, поэтому перед ней постоянно толпились похожие на Клайва сорокалетние мужчины с редеющими волосами, облаченные в какие-то молодежные шмотки. Точно так же, как американские почтальоны, которым "ни снег, ни дождь, ни жара, ни ночная тьма не могли помешать выполнить свои обязанности", Клайв и его товарищи по кофепитию стоически продолжали оставаться на улице вне зависимости от погоды. Внутренние помещения кондитерских пустовали даже во время январских метеоритных бурь. Еще двадцать лет назад вы бы ни за что не заставили англичанина сидеть на улице. Он просто не стал бы этого делать. Даже в летнюю жару завсегдатаи пабов прятались за матовыми стеклами и стенами баров, украшенных изразцами и красным деревом. А теперь подлецов не удержишь внутри, хоть тресни.

Но даже здесь, среди этих элегантных магазинчиков, велосипедисты продолжали вытворять свои грязные штучки. Даже если кто-то из них ехал по надлежащей стороне улицы, на зеленый свет и не делал никому ничего плохого, Клайв ловил себя на том, что произносит в его адрес: "Сукин сын".

До того как Клайву указали на велосипедистов, ему удавалось не замечать или даже получать удовольствие от вида алкоголиков, грязи, мусора и пьяниц перед зданием компании звукозаписи — от всей этой вонючей городской атмосферы северного предместья Лондона, — но велосипедисты испортили все. Они преследовали его повсюду, куда бы он ни шел, постоянно демонстрируя свое беззаконие, и он не мог ни игнорировать их, ни найти способа, чтобы смириться с их поведением. Клайв попробовал было кричать, когда они неслись на него по тротуару со скоростью тридцать миль в час, но что такое еще один придурок, орущий посередине улицы в Камдене, кем бы он там ни возмущался — велосипедистами, фонарными столбами или воображаемыми двухметровыми жуками-навозниками? Никто на это не обращал внимания, и меньше всего велосипедисты.

Клайв попытался воззвать к их рассудку. Как-то раз, когда он стоял на переходе Риджентс-Парк-роуд, мимо пролетела девица, задев его за лодыжку.

— Это пешеходный переход, а не велосипедный, — заметил он довольно спокойным голосом. Она только посмотрела на него через плечо и покатила дальше. Однако не прошло и минуты, как он догнал ее, когда она остановилась, чтобы заглянуть в записную книжку. Застать кого-нибудь из велосипедистов в состоянии покоя было непросто, поэтому он подошел к ней и сказал:

— Нельзя ездить по тротуарам. Это пугает пожилых людей и вообще.

Она просто подняла голову и спросила:

— Что, кто-то умер и обвинил тебя в своей смерти? — А потом села на велосипед и, презрительно виляя задом, поехала прочь. И тогда Клайв понял, что должен убить кого-нибудь из них.

По ночам он не мог уснуть, представляя себе доводы, которые должен был бы привести этой девице, но даже в щадящем убежище собственного мозга он всегда проигрывал и все заканчивалось тем, что она снова огрызалась: "Что, кто-то умер и обвинил тебя в своей смерти?"

— Ты или один из тебе подобных, — единственное, что он мог ответить, но по ее лицу было видно, что она ему не верит. Ну что ж, может, сам он и не был способен на убийство, зато он знал женщину, которая могла это сделать.

Прежде всего он вступил в Общество лондонских велосипедистов — врага надо знать в лицо.

И вскоре выяснилось, что основной причиной смерти велосипедистов являются грузовики. Клайв счел, что покупать грузовик и получать лицензию на его вождение — это слишком. Однако в следующей слезливой статье, посвященной величию этих двухколесных чудовищ, он прочитал, какой ужас на них наводят четырехколесные механизмы — "рейнджроверы", "тойоты" и "мицубиси", сметающие велосипедный люд. Их мощные плоские бамперы размазывали беззащитные человеческие тела своим металлическим напором с зубодробительной жестокостью.

И вот через несколько дней, темным вечером, торговец подержанными машинами на тускло освещенной стоянке продал высокой уродливой женщине за наличные деньги лендровер "Дискавери" со столичными номерами.

Клайв спрятал машину в гараже под Брунсвик-центром. Лендровер выпускал черный дизельный дым из своей ржавой задницы, а совершенно неуместная бледно-голубая обшивка салона, дизайнерская находка сэра Теренса Конрана, была грязной и расползалась на части, но Сесилия знала, что он сделает свое дело. Здоровенная выгнутая хромированная решетка, прикрученная к переднему бамперу, могла размазать велосипедиста за милую душу.

Сесилия получила огромное удовольствие, маскируясь под зажиточную мамашу, отправляющуюся за своими детишками в одну из частных школ Хэмпстеда, после чего двинулась охотиться на какого-нибудь велосипедиста, нарушающего правила движения.

По дороге Сесилия мечтала о своей семейной жизни, муже и ребятишках, о званых обедах, которые она устраивала бы своему начальнику в банке, не забывая при этом рыскать глазами из стороны в сторону.

Кейт Магир пристегнула своего малолетнего сынишку к детскому креслицу на велосипеде. Она уже опаздывала к своей подруге Кармел, к которой должна была забросить Майло, перед тем как идти на ночное дежурство в неврологический госпиталь. Ей пришлось вернуться на работу после смерти мужа, а старый розовый дамский велосипед был самым экономичным способом передвижения. Если бы она платила за автобус или, не дай бог, купила машину, им с Майло пришлось бы есть бирючину на обед. Однако сегодня все шло наперекосяк, и если она не наверстает где-нибудь пятнадцать минут, то опоздает на работу. Это было отличительной чертой езды на велосипеде — ты всегда точно знал, сколько времени у тебя уйдет на дорогу. С машинами все было иначе: одну и ту же сотню ярдов в центре Лондона можно было преодолеть за двадцать секунд или за два часа в зависимости от того, какая бабочка захлопала крыльями в бразильских джунглях в этот день. Проще всего им с Майло было бы сэкономить время, не сворачивая на длинную улицу с односторонним движением, которая шла влево от ее маленького домика на Лайм-стрит.