Незадолго до рассвета его разбудило острое чувство голода: страдая от жажды, киммериец не мог заставить себя сжевать хотя бы кусочек сухаря или вяленого мяса. Зато теперь припасы будут как нельзя кстати. Он развязал тесемки, запустил руку в мешок и достал из него кусок мяса. С наслаждением перемалывая крепкими зубами еду, еще вчера внушавшую ему отвращение, юноша с интересом озирался вокруг.

Ночной мрак уступил место разгоравшейся заре. Певучая водяная струя, бившая из скалы, падала в каменную чашу, которая, однако, никогда не переполнялась — голубой поток вырывался на свободу, давая начало небольшому ручейку, омывавшему корни деревьев. Таких деревьев киммериец не видел ни в родных горах, ни в сумрачной Гиперборее, ни на равнинах Бритунии. Мощные колонны стволов высоко возносили раскидистые ветви, широкие узорные листья, формой напоминавшие ладонь с растопыренными пальцами, нежностью могли поспорить с кхитайским шелком. Они свободно пропускали свет, и, окажись на месте киммерийца бродячий рифмоплет, готовый за пару медяков воспевать что угодно, он мог бы сравнить ущелье с храмом жизни под зелеными сводами, а родник — с его священным алтарем. Но юношу занимало совсем другое: как пополнить запасы пищи и поскорее добраться до Шадизара. Какое дело до игры света и теней человеку, уже мысленно запустившему руки в кошели шадизарских богатеев, мечтающему о глотке алого аргосского и ласках пышногрудых красоток со смуглой кожей и смоляными кудрями? Хотя ни цвет вина, ни оттенок кожи не имели особого значения — была бы девка горячей, а напиток — хмельным… Пока же, за неимением аргосского, путник запил скудный завтрак ключевой водой.

Он уже собирался порыскать по ущелью в поисках какой-нибудь дичи, когда вдруг подумал, что неплохо было бы освежиться — это придаст бодрости. То, что вода в каменной чаше была ледяной, нисколько его не смущало: ребенком он часто плескался под студеными струями горных источников. На всякий случай юноша внимательно огляделся и напряг слух. Не мелькнет ли тень между стволами, не хрустнет ли ветка? Странное безмолвие, царившее в этом оазисе и нарушаемое только плеском воды, могло бы насторожить киммерийца — даже птичий щебет не оживлял таинственного молчания зеленого храма. Но изобилие воды опьянило его сильней вина. Соки жизни вновь струились и играли в нем, ускоряя ток крови и наливая силой мускулы; и путник, отбросив свойственную ему звериную осторожность, стал беспечным. Его смущали, правда, воспоминания о неведомой силе, что манила и гнала его в ущелье. Однако после недолгих размышлений он заключил, что, возможно, в дело вмешался кто-то из Светлых Богов, сжалившихся над смертным. А что всего вероятнее, решил путник, у него просто помутилось в голове от голода и жажды. Зов померещился ему!

Рассуждая таким образом, юный варвар расстегнул пояс с ножнами и положил на траву, подальше от воды, чтобы не долетели брызги, от коих — упаси Кром! — заржавеет его бесценный клинок. Затем на траву полетела одежда, а ее владелец решительно шагнул в ледяную воду и принялся плескаться и фыркать с радостным самозабвением сильного молодого животного. Поворачиваясь под кристальной струей так, чтобы вода равномерно обтекала мощное, бугрившееся мышцами тело, киммериец поймал себя на ощущении, что чьи-то глаза неотрывно следят за ним — но снова не внял предостережению инстинкта. Задрав лицо к небу, он ловил ртом прозрачную струйку, хмелея от свежего вкуса воды, как от вина. Внезапно его чуткий слух уловил шорох.

Юноша обернулся, и глаза его округлились от удивления: шагах в тридцати в дымчатом утреннем полумраке вырисовывался контур гигантского тела длиной в четыре человеческих роста. Эта туша покоилась на четырех массивных ногах; вдоль выпуклого хребта шел двойной гребень из костяных пластин, похожих на наконечники пик. Некрупная по сравнению с телом голова чудища напоминала одновременно рептилию и хищную птицу с огромным, загнутым на конце клювом.

Взор киммерийца скрестился с немигающим гипнотическим взглядом маленьких глаз, как будто подернутых маслянистой пленкой, и на мгновение в его мозгу снова зазвучал парализующий волю зов. Но зря монстр рассчитывал найти в юном путнике легкую добычу, которая, оцепенев от ужаса, будет покорно ждать, чтобы ее употребили в пищу. Это человеческое существо, еще вчера послушное его воле и слепо устремившееся навстречу гибели, сегодня без труда сбросило власть черных чар. Гнев, вскипевший в душе киммерийца, на миг обезоружил хищную тварь и приковал к земле шестипалые лапы с кривыми кинжалами заостренных когтей.

Почуяв замешательство грозного врага, варвар в два прыжка покрыл расстояние, отделявшее его от меча, и стремительным движением выхватил клинок. Но противник, обнаружив удивительное для столь массивной туши проворство, уже подскочил почти вплотную к человеку и, ударив в его бедро острым клювом, вырвал кусок мяса. Киммериец заревел от боли и, подняв меч двумя руками, обрушил клинок на толстую короткую шею монстра.

Однако панцирь, покрывавший тело этой твари, выдержал удар; затем ее длинный хвост взметнулся и хлестнул юношу по правой руке. Не успей он увернуться в последнее мгновение, сломанная рука уже висела бы безжизненной плетью, а так острые шипы лишь прочертили кровавые борозды на предплечье. Но путник, еще не пришедший в себя, мог сражаться только вполсилы. К тому же деревья, окружавшие источник, лишали его свободы маневра, не давая далеко отпрыгнуть. Он лихорадочно примеривался, куда лучше нанести удар, чтоб разом прикончить проклятое отродье Сета. В глаз? Или в место сочленения груди и шеи, где обвисает мешком и дрожит, как у жабы, морщинистая кожа? Должно же найтись у этой погани хоть одно уязвимое место! Но в то мгновение, когда он уже твердо решил загнать клинок в глаз гадины, она повела себя странно: стала пятиться, оседать к земле, а после и вовсе рухнула набок. Гигантская туша застыла, только лапы и хвост еще конвульсивно подергивались.

Какой бы несокрушимой ни была вера киммерийца в свой ратный талант, он не торопился приписывать себе победу и был изрядно озадачен. Но ему не пришлось долго ломать голову над загадочным поведением монстра, ибо на сцену выступило новое действующее лицо: из-за деревьев появился невысокий сухощавый человек в длинном одеянии с капюшоном.

— Кто ты? — выдохнул варвар, изумленно глядя на незнакомца.

— Чиндара Хон, сын мой, путник из Вендии, ищущий свет знаний на дорогах странствий. А как твое имя, юноша?

— Конан… Конан из Киммерии.

Чиндара Хон не солгал Конану. Он и правда был странствующим жрецом. Да и обычно вендийцы избегали открытой лжи. Однако если бы варвар знал хоть что-нибудь о Вендии, он, наверное, догадался бы, что старик что-то не досказал ему. Не родился еще тот вендиец, который станет выкладывать всю правду о себе первому встречному. Чиндара Хон не просто странствовал по свету. У него была четко определенная цель.

Уже многие годы правителям Турана не давали покоя богатые западные земли Вендии и ее прекрасная столица Айодхья, но великолепно обученная и образцово дисциплинированная вендийская армия была серьезным противником, и поэтому Туран не решался развязывать войну, ибо исход ее мог оказаться не в его пользу. Гораздо заманчивее было попытаться ослабить соседа-соперника, помешать ему развиваться и не допустить, чтобы страна богатела и процветала. И Туран старался вовсю. Торговые караваны из Вендии облагались такими немыслимыми пошлинами, что их владельцы отказались от всяких попыток двигаться на запад через туранские земли, хоть товаров у них было предостаточно. Вендия славилась своими мастерами. Здесь ткали необычайной красоты шелковые ткани, чудесные яркие, пушистые и мягкие ковры, изготавливали тонкие ажурные изделия из золота и серебра, замечательные украшения из драгоценных камней и самоцветов. Торговля могла бы заполнить казну до отказа, но постепенно продавцов в стране становилось больше, чем покупателей.

Обеспокоенный правитель Вендии разослал по всему свету многочисленных тайных посланцев, чтобы те разведали новые торговые пути. Одним из них и был благочестивый старец, так вовремя повстречавшийся Конану.