Он прервался, и Юлиан с опозданием на полсекунды понял, что означает его внезапное молчание. Дверь рас­пахнулась, и на пороге возник Гордон. Вид у него был разъяренный. Отец же выглядывал из-за его спины просто растерянно.

— Юлиан! Как ты здесь очутился? — Он повернулся к Гордону: — Я думал, ты посадил его на поезд?

— Я и посадил! Видимо, он сошел с поезда!

— Ты это знал?

— Да, — с трудом выдавил из себя Гордон. — Но не успел сказать тебе об этом. Разве я мог подумать, что он кинется за нами. Да еще и прихватит с собой...

— Он не прихватывал меня с собой, — сказал Рефельс. — Я просто бросился за ним, как он за вами.

— И об этом вам придется горько сожалеть, — сказал Гордон.

В правой руке у него была отполированная трость с набалдашником из слоновой кости в форме головы собаки. Он нажал на этот набалдашник снизу большим пальцем, и под ним блеснул металл. В палке скрывалось отточенное лезвие шпаги.

Однако неприкрытая угроза в его словах не была связана с этим оружием. Он имел в виду совсем другое.

— Отец, что все это значит? — непонимающе спросил Юлиан.

Отец хотел ответить, но Гордон опередил его:

— Сейчас не время. Вам придется исчезнуть отсюда, и как можно скорее. Обоим.

— Исчезнуть? — К Рефельсу постепенно возвращалось самообладание. — Но мы только что пришли!

— А вот этого вам как раз и не следовало делать, — сказал Гордон. — Вы должны уйти, пока это вообще еще возможно, неужто вы этого не понимаете?!

— Неужто вам будет лучше, если я сам придумаю ответы на те вопросы, которые вы не хотите даже вы­слушать?

— Поступайте как вам будет угодно, молодой человек, — холодно сказал Гордон. — Пишите в вашей газете все, что вам заблагорассудится. Все равно вам никто не поверит.

— Я знаю, — прошептал Рефельс. — Я и сам не верю.

— И правильно делаете. — Гордон презрительно поджал губы. — Если бы не мальчик, я бы с удовольствием по­любовался на ваши попытки выбраться отсюда. Но по­скольку вопрос стоит не о вас, вам удастся убраться отсюда почти целым и невредимым.

— Отец! — в отчаянии воскликнул Юлиан. — Прошу тебя...

Но отец перебил его энергичным жестом:

— Мартин прав. Времени на объяснения нет. Идите за ним. Он покажет вам, как вернуться обратно. Я дам тебе знать о себе, как только все пройдет. Я обещаю тебе.

Юлиан знал, что все уговоры бессмысленны. В глазах его отца стоял неподдельный страх. Должно было про­изойти что-то ужасное. И очень скоро. Юлиан вспомнил о том жутком видении, которое явилось ему во время прыжка сквозь зеркало.

— Отправляйся к моему адвокату. У него есть письмо для тебя, в котором ты найдешь ответы на свои вопросы.

— А теперь давайте смываться, — буркнул Гордон. — Я не знаю, сколько еще времени ворота будут открыты.

— Если вы говорите об этом проклятом зеркале, через которое мы явились сюда, то можете о нем забыть, — сказал Рефельс. — Когда я отправился за мальчиком, там все было охвачено пожаром.

Гордон сжал губы.

— Тогда остается только колесо обозрения, — сказал он.

— Кабинет ближе, — возразил отец Юлиана.

— Ты с ума сошел? — Гордон побледнел.

— Но ты же сам говорил: еще несколько часов. Ничего не случится.

— Об этом даже речи быть не может! — сказал Гордон со всей определенностью. — Я отведу их к колесу обозрения и дождусь, пока они сядут, чтобы это успокоило тебя. Жди меня здесь.

С этими словами он спустился по лесенке, крепко вцепился в Юлиана и Рефельса и повел их вперед. Те послушно шагали перед ним, пока не свернули в ожив­ленный переулок. Там Франк высвободился из цепкой хватки Гордона:

— Черт возьми, что все это значит? Я хочу наконец получить от вас хоть какие-то разъяснения! Я не двинусь с места!

Гордон тонко улыбнулся:

— Стало быть, вы хотите здесь остаться.

— Здесь остаться? —эхом повторил Рефельс.

— Ну что ж, я не стану чинить вам препятствия, — невозмутимо продолжал Гордон. — Интересно посмотреть, что вы будете делать. Без денег, без подходящих доку­ментов, без единого знакомого.

Рефельс слегка побледнел, нервно огляделся вокруг и наконец с усилием кивнул.

Они зашагали дальше. На них удивленно таращились, и Юлиан подумал: хорошо еще, что они очутились на ярмарочной площади. Необычный наряд мог сойти здесь за актерский костюм. А если бы они приземлились посреди города? Если его предположения верны и они очутились где-то в конце прошлого века или в начале нынешнего, то от встречи с официальными органами не пришлось бы ждать ничего хорошего. А может, первая мировая война уже идет? Похоже, что еще нет. Но начнется скоро и уже отбрасывает тень на предыдущие годы.

Они пересекли центральную площадь и приближались к колесу обозрения. Юлиану стало нехорошо, из головы у него никак не выходила сцена крушения колеса. Не это ли имел в виду отец, когда говорил, что это скоро случится? Это инфернальное, апокалипсическое событие, в котором суждено погибнуть сотням людей. Но каким образом отец причастен к тому, что должно произойти?

Рефельса, видимо, тоже мучили вопросы, и он ста­новился все более нервозным.

— Что все это значит? — не выдержал он. — Я хочу наконец знать, что здесь происходит!

Гордон вздохнул и закатил глаза.

— Ну, хорошо. Вы уже и сами, наверное, о многом догадались. Мы находимся на том же самом месте.

— Но не в том же самом времени, — высказал свою догадку Юлиан.

— Да, сейчас здесь четвертое августа тысяча девятьсот восьмого года. Но только не спрашивайте меня, как мы сюда попали. Объяснение займет гораздо больше времени, чем имеется в нашем распоряжении.

— Вы хотите сказать, что мы путешествуем во вре­мени? — ахнул Рефельс.

— В известном смысле, — подтвердил Гордон.

— Тогда, значит, это зеркало не что иное, как машина времени? Наподобие аппарата в романе Герберта Уэллса?

— Нет, — с усмешкой ответил Гордон. — Путь, который проделали вы, совершенно иной природы. Но он бывает открыт очень недолго. Если мы будем стоять тут и болтать, то вы получите возможность помочь вашей ба­бушке менять пеленки вашему собственному отцу — если он, конечно, уже успел родиться.

Юлиан припомнил подслушанный разговор между Гордоном и отцом. Как же там было? Его отец боялся повстречать себя самого? Но как же это вообще было возможно?

Юлиан не сразу сообразил, что во всем этом кроется какая-то ошибка. Если отец опасался встретить себя самого, то ему уже... Больше ста лет?

— Но этого не может быть! — прошептал он.

Гордон взглянул на Юлиана и нахмурил лоб. Он заметно нервничал. Через пять минут они дошли до колеса обозрения. Гордон купил три билета, провел их мимо контролера и указал на подвесную кабинку, но сам не собирался садиться.

— Что мы должны сделать? — спросил Рефельс. — Ну, там произнести какую-нибудь магическую формулу, за­клинание или, может быть, стоять на одной ноге?

— Оставьте ваши глупые шуточки при себе, — рассер­дился Гордон. — Вам ничего не нужно делать. Время — очень сложная и чувствительная материя. Она хорошо умеет защищать себя. Вы оба не принадлежите этому времени и сами собой будете возвращены туда, откуда сюда попали.

— А как же вы? — подозрительно спросил Рефельс— Почему же вас оно... не отторгнет?

Гордон сделал нетерпеливый жест:

— Садитесь же наконец!

Гордон пристегнул цепь и отступил, колесо поверну­лось на некоторый угол и вновь остановилось, чтобы смогли сесть следующие пассажиры. Он хоть и обещал дождаться их отправления, но, видимо, счел свое обещание уже исполненным, махнул им рукой и скорым шагом удалился.

— Хоть плачь! — сказал Рефельс— Такая история, и о ней нельзя написать!

Юлиан смотрел, как Гордон удаляется, смешавшись с толпой. Колесо обозрения повернулось еще на некоторый угол и снова остановилось. Их кабинка зависла на высоте метра в три от земли. Высоко, но не слишком. Юлиан встал.

— Эй! — насторожился Рефельс— Ты чего?