Один из посетителей прокричал Моцарту что-то по-немецки через весь клуб. Подняв глаза, Моцарт сделал некий загадочный жест: порядок, мужик.

Он снова повернулся к Райсу:

— Сами видите, у меня все идет прекрасно.

— Сазерлэнд без конца волнуется обо всем таком… ну, вроде всех тех симфоний, которые ты так никогда и не напишешь.

— Ерунда! Не хочу я писать симфонии. Я могу слушать их, когда пожелаю! Кто эта Сазерлэнд? Твоя подружка?

— Нет. Она занимается местными. Дантон. Робеспьер… А как насчет тебя? У тебя кто-нибудь есть?

— Так, ничего особенного. Во всяком случае с тех пор, как я был ребенком.

— Да ну?

— Ну, когда мне было лет шесть, я оказался при дворе Марии Терезии. Я обычно играл с ее дочерью — Марией Антонией. Она сейчас зовет себя Мария-Антуанетта. Самая красивая девочка столетия. Мы играли дуэтом и шутили, что когда-нибудь поженимся, но она уехала во Францию с этой свиньей Людовиком.

— Черт меня побери, — выдохнул Райс. — Это и впрямь потрясающе. Знаешь, там, откуда я родом, она все равно что легенда. Ей отрубили голову во время Французской Революции за то, что она устраивала слишком много вечеринок.

— Никто ей ничего не рубил!

— Так то была наша Французская Революция, — прервал его Райс. — Ваша была гораздо менее грязной.

— Раз уж вам так интересно, можете встретиться с ней. Уж конечно, она у вас в долгу за то, что вы спасли ей жизнь.

Прежде чем Райс смог ответить, у их стола возник Паркер в окружении экс-придворных дам в «капри»[4] из спандекса и расшитых блестками топах в облипочку.

— Эй, Райс, — прокричал Паркер, невозмутимый анахронизм в блестящей футболке и черных кожаных джинсах. — Где ты взял такие дурацкие тряпки?.. Давай повеселимся!

Райс глядел на девушек, которые, сгрудившись у стола, одну за другой зубами рвали пробки из бутылок шампанского. Каким бы низеньким, жирным и отвратительным ни был Паркер, девицы с радостью перерезали бы друг друга ради возможности спать на его чистых простынях и залезть в его аптечку.

— Нет, спасибо, — Райс выпутался из километров проводов, змеящихся от звукозаписывающего оборудования Паркера.

Образ Марии-Антуанетты захватил его и отказывался отпускать.

Слегка поеживаясь на ветерке от кондиционера, Райс сидел нагишом на краю огромной, с балдахином, кровати. В окно эркера с мутными стеклами восемнадцатого века ему был виден сочно-зеленый, орошаемый крохотными водопадами ландшафт.

Внизу команда садовников из бывших аристократов в синих джинсовых комбинезонах подстригала кустарники под надзором охранника. Охранник — с головы до ног в камуфляже за исключением трехцветной кокарды на пилотке — жевал жвачку и играл ремнем дешевого пластмассового автомата. Сады Малого Трианона, как и сам Версаль, были сокровищами, заслуживающими тщательного ухода. Они принадлежали Народу, поскольку были слишком большими, чтобы затолкать их в портал времени.

Раскинувшись на шелковистом атласном покрывале, Мария-Антуанетта в крошечном нижнем белье из черных кружев листала номер журнала «Вог». Стены спальни пестрели полотнами Буше: целые акры шелковистой кожи, розовые ляжки, многозначительно поджатые губки. Райс пораженно перевел взгляд с портрета Луизы О'Мерфи, шаловливо раскинувшейся на диване, на изгиб холеной спины Туанетты, и у него вырвался глубокий истомленный вздох.

— Ну надо же, — проговорил он, — этот парень и впрямь умел рисовать.

Отломив дольку шоколада «Миньон», Туанетта указала пальчиком на страницу.

— Хочу кожаное бикини. Когда я быть девчонкой, моя чертова мамаша держать меня в чертовых корсетах. Она думать, мои… как это называться… моя лопатка слишком выпирать.

Потянувшись через упругое бедро, Райс ободряюще шлепнул ее по попке. Он чувствовал себя восхитительно глупым: полторы недели нерастраченной похоти низвели его до животного состояния.

— Забудь о мамочке, детка. Теперь ты со мной. Хочешь, черт побери, кожаное бикини, я его тебе достану.

— Завтра мы выходить из коттеджа, о'кей, мужик? Туанетта слизнула шоколад с кончиков пальцев. — Мы одеваться как пейзане и делать любовь в живой изгороди, как благородные дикари.

Райс помедлил. Его недельная отлучка в Париж растянулась уже на полторы; служба безопасности уже, наверное, начала его искать. Ну и черт с ними, подумал он.

— Прекрасно. Я закажу по телефону провизию для пикника. Печеночный паштет и трюфели, может, немного черепахового су…

— Хочу современную еду, — надула губки Туанетта. — Пицца, буррито и цыпленок гриль. — Когда Райс пожал плечами, она обняла его за шею. — Ты меня любить, Райс?

— Любить тебя? Детка, я люблю саму мысль о тебе.

Он был пьян историей — вышедшей из-под контроля, несущейся под ним, словно черный мотоцикл воображения. Думая о Париже, о закусочных и пирожковых, вырастающих там, где могли бы стоять гильотины, о шестилетнем Наполеоне, жующем «даббл-баббл» на Корсике, он чувствовал себя архангелом Михаилом на амфетамине.

Райс прекрасно знал, что мегаломания — профессиональное заболевание в его деле. Но ему и так скоро возвращаться к работе, еще через каких-то пару дней…

Зазвонил телефон. Райс закутался в роскошный домашний халат, принадлежавший ранее Людовику XVI. Людовик не будет возражать — он теперь счастливо разведенный слесарь в Ницце.

На крохотном экранчике телефона возникло лицо Моцарта.

— Эй, мужик, где ты?

— Во Франции, — неопределенно ответил Райс. — В чем дело?

— Неприятности. Сазерлэнд слетела с катушек, и ее пришлось накачать транками. Минимум шестеро из больших боссов, считая тебя, дезертировали.

В речи Моцарта остался лишь смутный намек на акцент.

— Эй, я не дезертировал! Я вернусь через пару дней. У нас… кажется, еще тридцать человек в Северной Европе. Если ты беспокоишься о квотах…

— К черту квоты. Это серьезно. Здесь восстание. Команчи громят нефтяные вышки в Техасе. В Лондоне и Вене бастуют рабочие. Реальное Время вне себя. Там поговаривают, что вы, ребята, неряшливо ведете дела. Мол, зарвались, да и слишком панибратские отношения с местными… Сазерлэнд успела тут такого натворить с местным населением, прежде чем ее поймали!.. Она организовывала масонистов на какое-то там «пассивное сопротивление» и, Бог знает, на что еще.

— Дерьмо! — Политики хреновы, опять все напортили. Мало того, что он из кожи вылез, чтобы запустить завод и наладить подачу нефти в будущее; теперь еще придется подчищать за Сазерлэнд… Райс воззрился на Моцарта: — Кстати, о панибратских отношениях. Что это за «мы»? И почему мне звонишь именно ты?

Моцарт побледнел.

— Я просто хотел помочь. У меня теперь работа в центре связи.

— Для этого нужна Зеленая Карта. Где ты ее, черт побери, достал?

— Гм, послушай, приятель, мне надо бежать. Возвращайся сюда, ладно? Ты нам нужен, — взгляд Моцарта скользнул в сторону, за плечо Райса. — И свою зайку привози, если хочешь. Но поскорей.

— Я… черт, о'кей, — выдавил Райс.

Взвивая облака пыли на колеях разбитой трассы, ховер Райса пыхтел на крейсерской скорости 80 километров в час. Они приближались к баварской границе. Зазубренные Альпы подпирали небо над лучезарно зелеными лугами, крохотными живописными фермами и прозрачными бурлящими потоками таявших снегов.

Они только что впервые поссорились. Туанетта попросила Зеленую Карту, а Райс сказал, что это невозможно. Вместо этого он предложил ей Серую Карту, которая позволит ей перебраться из одной ветви времени в другую, не заглядывая в Реальное. Он знал, что если проект будет закрыт, его переведут, и ему хотелось взять ее с собой. Ему хотелось выглядеть порядочным человеком и не бросать ее в мире без «Миньона» и «Вог».

Но об этом она и слышать не желала. После часа гнетущего молчания Туанетта начала ерзать.

— Мне надо пи-пи, — сказала она наконец. — Остановись у чертовых деревьев.

— О'кей, — отозвался Райс. — Ладно, только быстрее.