Среди особ, наиболее пораженных предполагаемым богатством новоприбывшего корнета, справедливость требует отметить в первую очередь мадмуазель Сильвиану Бершю.

— Мама, мама! — воскликнула она, увидев прославившуюся на весь город лошадь префекта. — Это Лара господина префекта, но на этот раз всадник не проявляет никакого страха!

— Молодой человек, должно быть, очень богат, — ответила г-жа Бершю, и вскоре эта мысль поглотила внимание матери и дочери.

В тот же день все знатное общество Нанси обедало у г-на д'Окенкура, очень богатого молодого человека, который уже имел честь быть представленным читателю. Праздновали день рождения одной из принцесс, живших в изгнании. Наряду с дюжиной дураков, влюбленных в прошлое и опасавшихся будущего, следует отметить семь-восемь бывших офицеров, молодых, полных огня, желавших войны больше всего на свете и не сумевших с легким сердцем примириться с последствиями переворота. Выйдя в отставку после июльских дней, они ничем не занимались и считали себя несчастными; вынужденная праздность, в которой они прозябали, отнюдь не доставляла им радости, и эта невеселая жизнь не вызывала у них излишней снисходительности к молодым офицерам, состоявшим на действительной службе в армии. Вечное недовольство неблагоприятно отражалось на их суждениях, и хотя они были людьми довольно тонкими, это недовольство проявлялось в притворном пренебрежении к существующему порядку.

Во время своей рекогносцировки Люсьен трижды проехал мимо особняка де Сов д'Окенкур, сад которого выступом преграждал дорогу к крепостному валу. Гости как раз вставали из-за стола; все, что было в городе наиболее безукоризненного — по рождению ли или по благомыслию, — устремило взоры на Люсьена. Лучшие судьи, подполковник де Васиньи, три брата Роллеры, г-н де Блансе, г-н д'Антен — оба ротмистры, — гг. де Гоэлло, Мюрсе, де Ланфор — все произнесли свое слово. Бедные молодые люди в этот день скучали меньше, чем обычно; утром прибытие полка послужило для них поводом к разговорам о войне и о лошадях — два предмета наряду с акварельной живописью, в области которых провинция разрешает истому дворянину иметь кой-какой запас сведений; вечером им выпало редкое удовольствие увидеть вблизи и разобрать по косточкам офицера новой армии.

— Конь бедняги префекта, должно быть, здорово удивлен, чувствуя, что им так смело управляют, — заметил г-н д'Антен, друг г-жи д'Окенкур.

— Юнец недавно сел впервые на коня, хотя сидит он неплохо, — откликнулся г-н де Васиньи.

Это был очень красивый сорокалетний мужчина с крупными чертами лица, сохранявшего выражение смертельной скуки даже в минуты, когда он шутил.

— Это, по-видимому, один из тех торговцев мебелью или свечных фабрикантов, которые именуют себя июльскими героями, — промолвил г-н де Гоэлло, высокого роста блондин, чопорный, с лицом, изборожденным морщинами зависти.

— Как вы отстали, мой бедный Гоэлло! — сказала г-жа де Пюи-Лоранс, местная острячка. — Июльские герои уже давно не в моде; это, вероятно, сын какого-нибудь пузатого продажного депутата.

— Одного из тех красноречивых персонажей, которые, выстроившись шеренгой за спиною министров, кричат «тс!» или разражаются хохотом при обсуждении законопроекта об улучшении пищевого довольствия каторжников, в обоих случаях руководствуясь сигналом, подаваемым им спиною министра.

Друг г-жи де Пюи-Лоранс, изящный г-н де Ланфор, этой красивой, медленно произнесенной фразой развивал и иллюстрировал мысль своей остроумной подруги.

— Он, вероятно, на две недели взял напрокат лошадь префекта: папаша получает ведь немалые деньги из дворца, — сказал г-н де Санреаль.

— Полно!

Мрачный Людвиг Роллер трагическим тоном подхватил:

— Сговоритесь же между собой, господа: где мог он взять деньги, чтобы купить лошадь? — сказала г-жа де Сов д'Окенкур. — Не станете же вы из предубеждения против этого свечного фабриканта отрицать, что в данный момент он сидит на лошади?

— Деньги! Деньги! — воскликнул г-н д'Антен. — Нет ничего легче: папенька либо на трибуне, либо в бюджетной комиссии высказался за приобретение ружей Жиске или в пользу другой какой-нибудь военной поставки [7].

— Надо жить самому и давать жить другим, — с глубокомысленным видом высказал политическую мысль г-н де Васиньи, — этого никогда не понимали наши бедные Бурбоны. Надо было досыта накормить всех юных плебеев, болтунов и нахалов, надо было, как принято иначе говорить, иметь талант. Кто усомнится в том, что господа N., N. и N. продались бы Карлу Десятому, как они продаются теперешнему монарху? И даже дешевле, ибо это было бы для них меньшим позором. Они были бы приняты в хорошем обществе, они были бы вхожи в светские дома, что является заветной мечтою всякого буржуа, как только обед у него обеспечен.

— Слава богу, вот мы и погрузились в высокую политику! — воскликнула г-жа де Пюи-Лоранс.

— Июльский ли он герой, столяр или сын какого-нибудь жирного богача, пусть будет он кем угодно, но на коне он сидит премило, — сказала г-жа де Сов д'Окенкур. — Уж он-то во всяком случае, поскольку его отец продался, будет избегать разговоров о политике и окажется лучшим собеседником, чем наш Васиньи, который удручает своих друзей постоянными сетованиями и вечными догадками. Скорбные вздохи следовало бы запретить, по крайней мере после обеда.

— Приятный мужчина, свечной фабрикант, столяр — все, что вам угодно, — сказал пуританин Людвиг Роллер, рослый молодой человек с черными, гладко зачесанными волосами, обрамлявшими бледное, угрюмое лицо. — Вот уже пять минут, как я не свожу глаз с этого молодчика, и готов держать пари на любых условиях, что он недавно поступил на службу.

— Значит, он не июльский герой и не свечной фабрикант, — с живостью возразила г-жа д'Окенкур, — потому что после Славных дней прошло уже три года, и у него было достаточно времени набраться апломба. Это, должно быть, сын какого-нибудь благонамеренного толстяка, мало чем отличающегося от клики господина де Виллеля, и возможно даже, что он научился грамоте и умеет держаться в гостиной ничуть не хуже других.

— У него вид не совсем заурядный, — заметила г-жа де Коммерси.

— Но он не так уверенно сидит в седле, как вам это кажется, сударыня, — возразил задетый за живое Людвиг Роллер. — Он держится слишком напряженно и манерно; достаточно его коню чуть-чуть оступиться — и он полетит на землю.

— Это было бы второй раз за один день! — воскликнул г-н де Санреаль с торжествующим видом глупца, не избалованного вниманием слушателей и собирающегося рассказать что-то занимательное.

Господин де Санреаль был самым богатым и самым толстым из всех местных дворян. Ему выпало редкое для него удовольствие видеть, как глаза всех присутствующих повернулись в его сторону, и он долго наслаждался этим, прежде чем решился внятно рассказать историю падения Люсьена. Так как своими потугами на остроумие он сильно запутал повествование о столь интересном случае, ему стали задавать вопросы, и он, к великой своей радости, принялся вторично излагать происшествие, однако все время старался выставить героя в более смешном свете, чем это было на самом деле.

— Можете говорить что вам угодно, — воскликнула г-жа де Сов д'Окенкур, когда Люсьен в третий раз проезжал под окнами ее особняка, — но это очаровательный юноша, и если бы я не зависела от мужа, я пригласила бы его на чашку кофе хотя бы для того, чтобы доставить вам неприятность!

Господин д'Окенкур принял ее слова всерьез; его кроткое и почтительное лицо побледнело от испуга.

— Как, дорогая моя, неизвестного человека? Человека без роду и племени, может быть, рабочего? — умоляюще обратился он к своей прекрасной половине.