— Мы что, гному иллюзию подсунули?

— Гном — сам иллюзия. Ему это в самый раз. Хотя и жаль. Я бы не отказался, если бы бутылочка у него в руках — пук — и испарилась. Но нет. Он-то напьется. А ты — вряд ли.

Битька печально согласилась, хотя про себя решила: еще пара-тройка кэмэ, и она точно попробует. Может, и от духовной сущности в желудке полнее станет. И она начала вспоминать еду в рокерских песнях. Вот, например: «Она не любит мужчин, она любит клубнику со льдом»…

Клубника не появилась. Появились мужчины. Мужчин было двое. Если не считать тех двадцати четырех рабов, что тащили их паланкины и тридцати шныряющих туда-сюда в поисках затаившихся врагов конных лучников.

Несмотря на ясную читателю уже из числа носильщиков длину паланкина, ноги мужчин торчали наружу, где каждая из них была погружена на плечи специального бегущего рядом невольника. Одеты мужчины так же были традиционно. В малиновые камзолы, коричневое трико и золотые цепи. Каждый держал у глаза по большому хрустальному шару с мерцанием внутри, в который они одновременно говорили, а в перерывах между разговорами ковыряли в зубах и рассматривали перстни на своих растопыренных пальцах.

Также в глубине паланкинов, видимых в перспективном сокращении, можно было заметить какие-то тюки, баулы, ящики, а также золотую бочку на львиных ногах, исходящую паром, кучи ковров с ворсом высотой с траву диких прерий, валяющихся в этом ворсе и изнемогающих со скуки до десятка дам, а также кучи глиняных и золотых бутылок.

Остального Битька заметить не успела, так как ее окружили конники и, наставив на нее копья и луки, подоставали из специальных сумочек на поясе маленькие хрустальные шары и начали наперебой передавать своим боссам сообщение о том, что встречен умеренно подозрительный субъект и т.п. При этом они роняли шары в пыль, спускались за ними, чертыхались, путались. В общем, суета началась еще та.

— Э! Сопля! Я, сопля, не поял, че там у вас?! — возмутился один из мужчин в шар.

— Да, сля, че… Какой-то лоханок, сля, движение перекрыл, — ответил ему другой тоже посредством шара.

— Са-а-апля! Я ж сейчас с этими, сопля, с секретерами связан. Я, сля, не с тобой, сля, Боб, базарю. Я тебя, сля, Боб, ваще не слышу, ты понял? — с досадой отозвался первый.

— У, сля-я-я… Ты не козел ли, кореш? Как завел шаровуху с раздрюшной насечкой, так не подойди, сля, к тебе.

Битька слушала этот, родной до боли говор и думала, что, возможно, наука умеет много гитик и разнообразие миров — возможно, но этот явно не особенно отличается от ее. Стоило ли…

Наконец, оба мужчины, попинав по привычке передних рабов, подгребли к Битьке. Найдя в бесконечной мути их мало членораздельной речи достаточную нишу, Битька вставила как можно более тихо и не агрессивно (не дразни быка):

— Пардон, месье, ай эм сорри. Ай нихт андестенд, — и слегка развела руками, — Сами мы не местные. Ай эм ту турнир оф менестрель.

— У, сля, удача. Я те, парень, говорил, что нече тащить с собой твой оркестр. Импорт послушаем. Не взял бы их с собой — не переломал бы им шеи по дороге, сля. А то все: громче! Громче! А они тебе, сля, не труба иерихонская.

Таким образом, после долгих пререканий, Битьку в качестве автомобильного магнитофона пригласили в один из «Кадиллаков». Ей, конечно, все это было не по кайфу, но известно ведь, насколько опасны пререкания со стихийными, дикими и неразумными, силами природы: кирпичом, падающим с крыши; слоном, укушенным осой под хвостик; или торнадо, легко поигрывающим над твоей головой цистерной с нефтью, КАМАЗом и кухонным гарнитуром.

Репертуар, благосклонно принятый в «Мифе»и здесь вполне покатил. Вскоре уже оба мужчины ритмично икали и подергивали конечностями в такт незамысловатым аккордам «Видно, не судьбы».

Раб, сгибающийся под тяжестью носилок рядом с местом дислокации новоиспеченной автомагнитолы, пусть и не имел никакого личного имущества и личной свободы, очевидно, тоже не имел, музыкального вкуса, как показалось Битьке, лишен не был. Ради него Битька изредка подпускала в мутные потоки попсы что-нибудь более «высокохудожественное».

Но особенно понравилось ему, когда она, вдруг ударив по струнам истошно заголосила:

«…Эх, да конь мой вороно-ой!

Эх! Да клинок (не знают ведь обрезов) стальной!

Эх! Да густой тума-ан!

Эх! Да батька — атаман!

Кони у секьюритов вздрогнули, а сами секьюриты едва не спустили курки арбалетов, целясь кто куда.

Означенный же раб хитро сощурил морщины и даже подпел неслышно.

Огромная туча, похожая на пухлого головастика переростка не спеша плыла над неспешно же движущейся среди округлых мягких холмов, пышно цветущих ароматных кустов, погруженных в их пену гигантских деревьев, которые Битька про себя называла платанами, организованной толпой. Время от времени на нее поглядывали, ожидая дождя. Время от времени у Битьки возникало ощущение, что сама туча, на нее или на них тоже поглядывает. Предчувствия ее не обманули.

Впрочем лучше так. Идиллическая картинка: все в полусне, рабы загребают ногами, «двое мужчин»пытаются переговариваться через свои шарики по принципу:

«— Вано, у тебя дуршлаг есть?

— Нэт. А что, он тэбе нужен?

— Нэт. Просто общаемся, да?». Не лишенный прелести, хотя и совершенно бессодержательный разговор плавно преобразовался в двойной, а затем и тройной, четвертной, коллективный храп.

Солнце светило мягко. Вечер убаюкивал шепотом листьев, стрекотанием неведомых существ, нежным и беспечальным пением птиц, дурманящими запахами. Прекращать играть Битьке запретили, но, по крайней мере, уже не следили за тем, что она поет. Потренькивает тихонько, не нарушая приказа, и ладно.

Может, все это было бы и обидно, если бы не такая красота вокруг и странность во всем. И Битька мурлыкала пасторально: …Все кто были, по-моему, сплыли,

А те, кто остался — спят.

Один лишь я

Сижу на этой стене,

Как свойственно мне.

Мне сказали, что к этим винам

Подмешан таинственный яд;

Но мне смешно — ну что они смыслят в вине?

И вот путь ведущий вниз,

А вот — вода из крана;

Вот кто-то влез на карниз —

Не чтобы прыгнуть, а просто спьяну…

Тут дорога на самом деле резко вильнула и пошла вниз. С правой стороны открылся обрывистый склон, несмотря на свою крутизну так же пышно, как и все вокруг, поросший цветастым кустарником, слева деревья склонились над дорогой зеленой шелестящей аркой. Однако пылящий желто-оранжевым песком путь был прилично широк, и кони под спящими седоками шли уверенно, так что Битька могла не беспокоиться о безопасности и спокойно обозревать распахнувшиеся перед ней окрестности.

Открывшийся вид заставлял сердце биться горячей в веселом восторге. Заросшие кудрявым орехом и колючей ежевикой горы, по солнечно зеленым склонам которых, смеясь, струились бирюзовые и золотистые ленты ручьев и речек. Деревенька, улыбающаяся оранжевыми черепичными крышами. Неспешные стада пятнистых толстобоких животных, предположительно коров (уверенности отчего-то не было). Звуки рожка запутавшиеся в голубоватых узорах низко стелящегося дыма из труб. На далеком холме короной — замок.

Все — как на ладони. Видно даже маленьких человечков, погоняющих стада, копошащихся в огородиках… А одна масепулечная фигурка и вовсе карабкается по отвесной стене рыжей скалы, возвышающейся среди окруженной горами долины как новогодняя елка.

Битьке захотелось вскочить, замахать руками, приветствуя все эти склоны, ручьи и человечков.

Эй, вы, как живется там?

У вас есть гиппопотам.

А мы в чулане

С дырой в кармане,

Но здесь забавно,

Здесь так забавно!..

Только вот упрямая фигурка на скале беспокоила: и что он туда полез? Битька почему-то сразу придумала, что это Он, а не Она. И прониклась симпатией и рассердилась, и восхитилась: Вот безголовый мальчишка! А может на скале что-нибудь важное для него? Или наоборот он спасается отчего-то , что внизу?