Узников оставили в покое.

…Спустя какое-то время Сережку и Соломона свели вместе в одну каюту; зачем это было сделано, они так и не узнали.

Но теперь у них появилась возможность общаться; за истекшие месяцы оба едва не разучились разговаривать, так как вступать в беседы было не с кем. Разговоры обостряли мышление; орудийные залпы наводили на мысль о близких переменах, и подопытные догадывались, что будущее не сулит им ничего доброго, даже если немцы будут разгромлены - а это казалось все более вероятным.

Оба узника часами прислушивались к работе артиллерии, пытаясь так или иначе истолковать малейшие изменения в доносившихся звуках. В какой-то момент им стало мерещиться, будто они в состоянии различить между собой залпы немецких и советских орудий.

Однажды вечером Красавчик сказал:

- Надо смываться.

Он всего лишь высказал то, о чем оба пленника думали безостановочно. Побег представлялся невероятным, но, будучи оговорен, он уже переставал быть отвлеченной мечтой. Первый шаг, пускай безнадежный, был сделан.

- Только не отсюда, - отозвался Сережка. Глаза его заблестели. - Отсюда черта с два убежишь. Попробуем выскочить, когда повезут.

- А если не повезут?

- Должны, - без особой уверенности возразил Остапенко. - Иначе на кой черт держать нас столько времени? Мы им еще зачем-то нужны.

Красавчик помотал головой:

- Если жареным запахнет, они свои шкуры побегут спасать.

- Нам же и лучше, - сумрачно сказал Сережка. В его голосе тоже не было сильной уверенности.

- Это почему еще?

- Ну… бросят нас и слиняют.

- Ага, бросят, - с горечью кивнул Соломон. - Рыбам на корм. Только нас и рыбы не станут жрать, мы целиком отравленные.

Сережка тоскливо кивнул, он и сам этого опасался. Чем ближе казалось избавление - в любом случае невозможное, тем сильнее ему хотелось жить, хотя совсем недавно ему было все равно, жить ли, умереть ли, - он настолько вымотался, что даже не мог предпочесть смерть.

Никто из них не знал о радиации, в то время как оба уже некоторое время страдали лучевой болезнью - правда, не в тяжелой форме. О своей отравленности они судили по препаратам, которые им вводили, - они даже не осознавали, что это микробы, и думали, что им впрыскивают какие-то яды.

- Я вот что думаю, - произнес после паузы Красавчик. - Я думаю, что потопят они нас. Концы в воду. Все корыто потопят.

- Ну, нет, - не поверил Сережка. - Корабль-то зачем топить? Он еще воевать может. И потом, тут приборов ихних полно, дорогущие наверняка. Фрицы - жмоты, они удавятся за копейку.

Жмоты не жмоты, а рассуждали фрицы приблизительно так же, как и Сережка. Материал решили беречь до последнего. Когда бои вплотную приблизились к Кенигсбергу, а от советской авиации не стало никакого спасу, адмирал Дениц лично отдал приказ о перебазировании корабля.

Этого приказа ждали давно.

Медики сидели как на иголках, в любую минуту готовые броситься врассыпную. Когда Иоахим фон Месснер собрал их в кают-компании, он с неудовольствием отметил, что в коллегах стало намного меньше почтительности к его высокому званию. Они и раньше не баловали его дружеским отношением, а теперь напоминали затравленных волков и явно рассчитывали уйти от ответственности.

- Я знаю, о чем вы думаете, - медленно проговорил эсэсовец. - Вы рано расслабились, господа офицеры… Вы, похоже, забыли, что были и остаетесь офицерами Рейха. Трусость и измена будут караться беспощадно. Игра еще не проиграна, и я советую вам взять себя в руки. Полчаса назад поступило распоряжение о передислокации «Хюгенау». Нами дорожат, наша работа имеет огромное научное и военное значение. Мы отступаем, спора нет, но нам есть куда отступить и где залечить раны…

- Где же, позвольте узнать? - ядовито осведомился доктор Берг. Голова его мелко тряслась: у старика от волнений обострился паркинсонизм, в нормальном состоянии почти незаметный.

Месснер мог его осадить, но решил не нагнетать напряжение.

- Конечный пункт мне неизвестен. Пока что получено предписание двигаться в Киль, где сосредоточены наши основные силы.

- Силы, - пробормотал Берг. - Откуда им взяться?

- Прекратите, - жестко сказал Месснер. - Армия терпит серьезные поражения, но наш флот еще достаточно силен.

- В Киле уже, должно быть, высадились англоамериканцы, - поделился сомнениями Моргенкопф.

- Прекратите, если не хотите быть арестованным за паникерство! С чего вы это взяли? Киль остается в наших руках.

- Послушайте, Месснер, - Моргенкопф оставил угрозу без внимания. - Вы и сами отлично знаете, что если этого еще не произошло, то произойдет со дня на день. Хорошо. Допустим, «Хюгенау» передислоцируется в Киль. Что дальше?

- Это секретная информация, - нехотя проговорил штурмбанфюрер. - Повторяю: у меня нет для вас точных сведений. Могу лишь сказать, что оттуда наш путь будет лежать либо в Норвегию…

- В Норвегию уже вошли русские, - заметила Лессинг.

- Либо в Норвегию, либо - минуя ее - в Арктику… Пути в Атлантику для нас, как вы догадываетесь, в настоящее время нет.

- Но зачем в Арктику? - взвизгнул Берг. - Что это за игры?

- Очевидно, там нас примет на борт либо подводная лодка, либо самолет… о дальнейшем маршруте я не имею понятия.

- Почему бы не сделать этого в том же Киле? Да хотя бы и здесь, в Пиллау?

- У меня нет ответа на этот вопрос, - отрезал Месснер. - Я руководствуюсь лишь домыслами и не уверен, что имею право этим заниматься.

Его подчиненные сидели угрюмые, нахохленные. Было видно, что всем им с трудом верится в арктические путешествия, которые и сами по себе не особенно приятны. В Рейхе больше склонялись к Южной Америке. Киль казался правдоподобным местом назначения - но дальше?

- До Киля еще нужно дойти, - задумчиво сказал Грюнвальд.

- Мы пойдем под конвоем.

Штурмбанфюрер говорил с легким раздражением, показывая, что ничто человеческое ему не чуждо и в глубине души он встревожен не меньше остальных. Это ему неплохо удавалось; конечно, он жертвовал своим авторитетом, зато оставался неразгаданным в более важных вещах.

Собственно, он не врал. Эсминец «Хюгенау» действительно должен был взять курс на Киль, и Месснер от души желал всем присутствующим попутного ветра. Однако последние месяцы были богаты на военные сюрпризы, и на эти случаи у Месснера имелась особая инструкция.

Ее содержание очень не понравилось бы почтенному собранию. Оно, честно говоря, не нравилось и ему самому. И штурмбанфюрер не собирался во всем следовать букве этой инструкции, хотя ее дух его вполне устраивал.

…Когда взревели двигатели и «Хюгенау» вздрогнул всем своим смертоносным корпусом, Сережка Остапенко и Соломон Красавчик вцепились в раму, установленную над кроватью. Это был стальной брус, предназначенный для удерживания в сидячем положении и перемещения при параличе ног. Такой паралич был вполне возможен, если учесть, что в распоряжении медиков был возбудитель полиомиелита. Им, правда, так и не воспользовались по причине его вирусной природы; до поры до времени радиоактивному облучению подвергали бактерии.

Брус был плотно вложен в специальные «уключины», которыми заканчивались стальные стойки, расположенные в головном и ножном концах кровати. Кольца уключин оставались открытыми сверху; брус крепился толстыми болтами, вывернуть которые было нечем.

Рассчитывать на свои силы в попытке выбить эту штуковину было сущим безумием, но у Сережки и Соломона не оставалось выхода.

Все их беседы неизбежно сводились к одному выводу: придется защищаться. Но ничего похожего на оружие у них под руками не было, да и сами они оставались прикованными, хотя длина цепей предоставляла некоторое пространство для маневра.

- Иначе ключей не получим, - рассудил Соломон.