Вцепившись в его волосы, я притянула лицо к своему и крепко поцеловала в губы.

– Я люблю тебя, – горячо сказала я, – и если ты хочешь снова услышать от меня эти слова, то не поставишь свой дурацкий обет превыше жизни родного брата!

Голубые глаза Жослена испуганно распахнулись, близко-близко к моим. Я разжала хватку, и он попятился, прижимая ладонь тыльной стороной ко рту. Мы на несколько мгновений сцепились взглядами, а потом он развернулся и помчался к башне. Клянусь, я слышала каждый его шаг по длинной лестнице. Наконец он появился на внутренней стене. Издалека его фигура казалась маленькой, но боевой клич звучал громко:

– Веррёй! Веррёй!

Лучники Каспара Тревальона расступились, пропуская его к лестнице во двор, но Жослен не стал тратить время, а с кинжалами в руках перемахнул через парапет.

Позже я прикинула высоту той внутренней стены – чуть ни втрое выше рослого мужчины. Жослен прыгнул прямо в гущу скальдов, и они поначалу отпрянули от неожиданно свалившегося им на головы нового противника. Жослен летел вниз как метеор, но приземлился на ноги, тут же упруго выпрямился и начал сражаться. Его кинжалы мигом нырнули в ножны, а в руках появился меч. Он набросился на скальдов, словно змеящаяся молния.

Среди ангелийских солдат раздался громкий рев, исходивший, несомненно, от высокого Люка Веррёя, у которого внезапно открылось второе дыхание.

Битва разгорелась с новой силой. И да, наши победили. Иначе и быть не могло.

– Жослен Веррёй поклялся мне в верности, – прошептала мне на ухо нагнувшаяся Исандра. – Я навечно передаю его тебе. Таков мой дар за твою службу, Федра но Делоне.

Я кивнула, принимая королевскую награду. А что еще мне оставалось делать?

Итак, мы одержали сокрушительную победу.

Оставшиеся в живых скальды бежали или сдавались в плен – те, кто почерпнул хоть крупицу мудрости у Вальдемара Селига. На равнине знаменосец Перси де Сомервилля опустил флаг, и Каспар Тревальон приказал трубить в рожки. Солнце застыло в зените; разливающаяся над местом побоища музыка казалась хриплым плачем.

Двор отбили, крепость Трой-ле-Мон осталась непокоренной. Ее защитники в сопровождении союзников, хромая, возвращались к своей твердыне.

Я не забыла уроков Брин Горридам. Невзирая на возражения Исандры, которой не удалось разыскать Жослена, чтобы хоть он меня остановил, я отправилась носить воду раненым и умирающим.

Ах, как же много было потерь, с обеих сторон. Моя спина горела огнем, рождая во мне чувство сопричастности. Я кровью, потом и слезами заслужила право помочь воинам на пороге смерти, ведь я тоже сражалась и была одной из них. Вот тайна, о которой никто из солдат просто так не расскажет: все, полегшие на поле брани, равны и едины, за что бы ни сражались. Я избранница Кушиэля и знаю, о чем говорю. Смертная боль уравнивает всех. Да, я мало чем могла облегчить их страдания, но давала им все, что было в моих силах.

Пожалуй, никто этого не поймет, кроме Жослена, но обихаживать скальдов было тяжелее, чем наших. Каждый раз при виде окровавленных светлых волос, торчащих из-под шлема, я боялась, что нашла Гюнтера Арнлаугсона. Он обращался со мной насколько мог хорошо, а я навлекла на него поражение – еще не хватало, чтобы заодно отняла и жизнь.

К счастью, мне не довелось увидеть ни Гюнтера, ни других скальдов из его селения. Могу лишь молиться, чтоб они оказались среди тех, кому хватило ума бежать в первых рядах. Ведь после долгой жизни на границе можно было оценить истинную глубину ангелийской гордости, стойкости и мстительности.

А вот Вальдемара Селига я увидела. И Исидора д’Эгльмора.

Они лежали рядом в окружении синелицых конных круитов. Усталые лошади кивали, понурив головы.

Друстан маб Нектхана махнул мне, неуклюже соскальзывая с седла.

– Скажи Исандре… – начал он и зацепился увечной ногой за стремя.

– Скажите ей сами, – ответила я, подхватывая его и лихорадочно озираясь в поисках Лилайи Вале и ее помощников.

Хотела бы я обладать даром к врачеванию, как уроженки Эйсанда.

Но мне ниспосланы совсем другие дары.

Вальдемар Селиг, пользовавшийся ими без спроса, изломанно лежал на земле, запрокинув голову. Кончики раздвоенной бороды торчали в небо. Казалось, Селиг обращал к небу главные вопросы, на которые тщетно ждал ответов. А вот я могла бы ему на них ответить, если бы он спросил, но он не спрашивал, полагая, что душа Земли Ангелов – в ее воинах, а никак не в шлюхах. Я коснулась остывшего лица и закрыла вопрошающие карие глаза.

– Мы похожи, милорд, – прошептала я. – В конце концов все мы похожи, и никого из нас нельзя брать против его воли.

И тут я услышала тихий горький смех.

Семнадцать ран, как я уже говорила. Но в посеченном Исидоре д’Эгльморе еще теплилась искра жизни, когда я его нашла.

– Федра но Делоне, – прошептал он, сжимая мою руку, – я боюсь мести твоего господина.

Сначала подумалось, что речь о Делоне, но потом герцог стиснул мои пальцы посильнее, и я вдруг поняла, о ком он. В ушах захлопали бронзовые крылья. Я дала ему попить, поднеся мех к губам.

– Вы избыли свою вину, милорд, сполна избыли, – уверила я. – А Кушиэль не подвергает нас наказаниям, которые нам не под силу вынести.

Исидор д’Эгльмор сглотнул воду и вздохнул, а после еще одного вдоха испустил дух.

Об этом я не рассказывала никому. Это между нами – между ним, мною и Кушиэлем.

А потом я услышала плач сотен далриад.

Потусторонний вой, громкий и протяжный, от которого волоски на затылке встали дыбом. Я сразу поняла, что это означает, кого могут оплакивать столько человек разом. Отпустив безжизненную руку д’Эгльмора, я встала и повернулась. Неподалеку Друстан отвел от себя руки целительницы и неловко утвердился на ногах, его темные обеспокоенные глаза в окружении синих узоров устремились в ту сторону, куда я медлила посмотреть.

Там вокруг одной из боевых колесниц, запряженной парой взмыленных загнанных лошадей, толпились далриады. Я разглядела искаженное горем лицо Грайне.

– О нет, – прошептала я. – Нет…

Мы с Друстаном долго ковыляли по полю боя, обходя мертвых и раненых, чья темная кровь медленно впитывалась в пыль да ковыль. Круарх заметно хромал; наверное, ему было так же больно, как и мне.

– Имонн, – прошептала я.

Его сняли с колесницы и ровно уложили на напоенную кровью землю. Кто-то поправил его доспехи, чтобы прикрыть ужасную рану в боку от скальдийского копья. Белокурые волосы Имонна, к тому же покрытые известью, снежно белели.

Друстан снял с пояса нож и, не колеблясь, отхватил клок своих темных волос. Встал на колени и вложил памятку в холодные руки Имонна.

– Он был смелее льва и надежнее дуба, – торжественно сказал круарх, обращаясь к Грайне. – Среди Куллах Горрьим его имя будет жить вечно.

Она кивнула. Серые глаза блестели от непролитых слез.

Разве имела я право оплакивать Имонна, когда хитростью привела его на погибель в Землю Ангелов?

– Простите меня, – прошептала я Грайне, Друстану и скорбящим далриадам. Голос срывался. – Мне так жаль.

– Брат сам избрал свою участь. – Даже в окровавленных доспехах Грайне сохраняла доброту и достоинство. – Ты помогла ему выбрать судьбу героя, а не домоседа. Но этот выбор он сделал сам. Не лишай его воли и чести.

А я-то насмехалась над кассилианской гордыней Жослена! Правда, в конце концов все мы по сути одинаковые. Склонив голову, я взяла у Друстана нож, отрезала свой блестящий локон и положила рядом с волосами круарха.

– Элуа да упокоит тебя, Имонн мак Конор. – Я вспомнила, как он сохранил армию в целости, когда Хозяин Проливов нас разлучил, и как помог Гислену де Сомервиллю уже на ангелийской земле. – Без тебя мы бы точно проиграли.

Упав на колени, я разрыдалась, оплакивая нас всех.

– Федра, – послышался усталый знакомый голос. Я подняла глаза на Жослена, сидевшего верхом на лошади, целого и невредимого, если не считать пары царапин. Под его глазами залегли темные круги. – Ты не настолько оправилась от ран, чтобы так бурно предаваться скорби.