На четвертый день Вальдемар, хмурясь, сообщил:

– Жуслин Фирьой уже несколько дней не ест. Пожалуй, тебе следует с ним повидаться.

Сердце заколотилось: разлуку с кассилианцем я пережила спокойно, веря, что он в безопасности и здоров, пусть и в заключении. Я спешно накинула свой меховой плащ и вместе с Селигом отправилась к Жослену.

Его держали в маленькой хижине чуть поодаль от большого чертога, вроде бы принадлежавшей резчику по дереву. Один из Белых Братьев охранял узника, сидя перед натянутой в дверном проеме шкурой и скучающе играя с кинжалом. Завидев нас, он вскочил.

Внутри оказалось холодно и грязно – воздух согревала только крохотная жаровня, в которой еле тлели несколько углей. Еще там имелись соломенный тюфяк и одеяло, но Жослен стоял на коленях на голом полу, скрестив руки и дрожа. Его руки и ноги были закованы, а цепь от щиколоток тянулась к ввинченному в пол железному кольцу. Она была достаточно длинной и не помешала бы воспользоваться тюфяком, так что Жослен, судя по всему, сам предпочел усугубить свои лишения.

Выглядел он ужасно: лицо осунулось, щеки запали, губы потрескались, волосы засалились. Селиг прислонился к стене, а я подбежала к узнику, опустилась перед ним на колени, вгляделась в изможденное лицо и по-ангелийски сказала:

– Дурак! Что ты, по-твоему, делаешь?

Кассилианец поднял голову, его глаза были налиты кровью.

– Я нарушил обет, – хрипло прошептал он. – Я обнажил меч, чтобы убить, когда твоя жизнь смертельной опасности не подвергалась.

– Благословенный Элуа! И всего-то? – Я села на пятки и спрятала лицо в ладони. Вспомнив о Селиге, опустила руки и посмотрела на него. – Милорд, Жослен раскаивается, что поступил неправильно, учинив смертоубийство, – пояснила я на скальдийском. – Таким образом он искупает свою вину.

Селиг понимающе кивнул.

– Скажи ему, пусть живет, – сказал он. – Я уже заплатил золотом за жизни убитых им воинов и тем самым с лихвой искупил его вину. И я хочу, чтобы он научил меня своим боевым приемам. – Вальдемар на секунду замолчал, подбирая слова, и медленно повторил то же самое для Жослена на каэрдианском.

Тот рассмеялся, да так, что я испугалась – смех был безудержным и полубезумным.

– Господин меня одолел, – по-каэрдиански же ответил он Селигу. – Зачем победителю учиться бесполезным приемам, которые мне известны?

– Потому что я не считаю себя победившим – ты ведь не собирался со мной сражаться. Ты дал мне клятву и не ожидал, что я на тебя нападу, – логично ответил Селиг. – В иной ситуации не исключен и иной исход.

– Я не могу научить его драться по-кассилиански, – обратился Жослен ко мне на ангелийском, качая головой. – Я слишком много раз тебя подводил. И опять нарушил свой обет. Лучше мне умереть!

Я покосилась на Селига и тут же вперила яростный взгляд в ужасного глупца.

– Сколько раз тебе нужно напоминать, что ты всего лишь человек, а, Жослен? Ты вовсе не возрожденный Кассиэль! И ты принес мне клятву, а сейчас мне, как никогда в жизни, нужна твоя помощь! – Я встряхнула его за плечи, повторяя слова наставника: – Помнишь, что сказал тебе Делоне? «Попасть впросак, но продолжать сражаться и победить – это более сложное испытание, чем любая учебная схватка. Убери свой меч. Пусть он и дальше мне служит».

Жослен снова рассмеялся, на этот раз горестно, и шумно выдохнул.

– Не могу, Федра, клянусь, не могу! Мне даже убирать нечего – меча у меня больше нет. – Он поднял глаза на Селига, по-прежнему стоя на коленях. – Простите, господин, – произнес он на каэрдианском, – я недостоин жить.

Тогда я разразилась ругательствами на всех трех знакомых ему языках и толкнула Жослена так, что он покачнулся и под тяжестью кандалов завалился набок, глядя на меня с открытым ртом.

– Да проклянет тебя Элуа, кассилианец, если это и есть предел твоей храбрости! – напустилась я на него уж не помню на каком языке. – Если мне повезет выжить, клянусь, я напишу префекту твоего ордена, как куртизанка из Двора Ночи послужила Элуа лучше, чем воин из Братства!

Не знаю, как расценил мою пламенную тираду Селиг; я бы не посмела взглянуть на него, даже если бы об этом подумала, но в тот момент эта мысль просто не пришла мне в голову. У Жослена не хватило сил быстро подняться, но он нахмурился, услышав мое страстное воззвание.

– Ты не посмеешь! – возмущенно возразил он, пытаясь встать на колени.

– Ха, а ты попробуй, останови меня! – Я поднялась на ноги и сверху вниз припечатала его последними словами: – Раз поклялся, так не скули, а служи и защищай, кассилианец!

Должно быть, это прозвучало зло и безжалостно, но в глубине души я Жослену сострадала. А злилась, потому что очень боялась. В некоторых обстоятельствах кнут действует вернее пряника. Звеня цепями, кассилианец снова встал на колени, трясясь и глядя на меня красными глазами, в которых стояли слезы.

– Это так тяжело, Федра, – умоляюще протянул он. – Помоги мне Элуа, как же это тяжело!

– Знаю, милый, знаю, – прошептала я.

Селиг вышел за дверь и что-то сказал охраннику. Я не расслышала, что именно, а через несколько минут хмурый тенн вернулся с деревянной миской полной бульона. Селиг кивнул и протянул ее Жослену.

– Ешь, парень, – приказал он на своем примитивном ангелийском. – И живи.

Кассилианец принял посудину трясущимися руками. Когда Вальдемар приподнял шкуру на двери, чтобы я вышла, я оглянулась и увидела, как Жослен поднес миску к губам.

 «Он выживет, – с облечением подумала я. – И у меня прибавится шансов уцелеть».

После этого Жослен перестал отказываться от еды и заметно окреп, хотя на его руках – особенно на запястьях, где крепились кандалы, – появились язвы. Они зудели и доставляли ему немало страданий, но Жослен использовал их как повод откладывать в долгий ящик занятия с Селигом. Немало заплатив золотом за сохранение жизни строптивого ангелийского жреца-воина, Вальдемар прислушался к моим мольбам и позволил мне раз в день навещать Жослена, справедливо рассудив, что раз он под моим нажимом выбрал жизнь, то мое присутствие укрепит его в этом решении. Теперь король убедился, сколь значим для кассилианца обет меня защищать.

Ах, как же я ждала этих посещений, ждала каждый день. Селиг был поглощен делами и поэтому приставил мне в сопровождение Белого Брата. По счастью, Жослен не успел показать, что уже неплохо овладел скальдийским языком, и наши разговоры на ангелийском не вызывали подозрений, а в отличие от Селига, ни один из его теннов нашего языка не знал.

Замыслить побег мы не могли просто потому, что селение слишком хорошо охранялось. Но мы много говорили о необходимости выжить и помогали друг другу не падать духом.

Терпение Селига было не безграничным, и вскоре он устал ждать, пока руки Жослена заживут, и прибег к помощи жреца Одина, который также занимался и целительством.

– Честно говоря, – признался Вальдемар мне ночью, – мне любопытно, как Лодур оценит тебя. Он старейший из моих учителей, и я высоко чту его мудрость.

Стоит добавить, что к тому времени растущее недовольство скальдов моей будто бы сладкой жизнью при Селиге внушило им уверенность, что я ведьма, специально засланная из Земли Ангелов, чтобы околдовать их правителя. Красное пятнышко в моем левом глазу варвары рассматривали как тому доказательство – несомненный признак черной природы.

Селиг лишь посмеивался над этими досужими выдумками.

– Они и про мать Лодура когда-то говорили, что она ведьма и способна вылечить любую рану, смертельную или нет, но только если раненый ей приглянется. На самом же деле она была умелой целительницей, совсем как ты умелая… в других занятиях.

Не помню дословно, что я на это ответила, но скорее всего как-то ему польстила. Изредка я отваживалась на дерзость, но в основном все же старалась говорить хозяину то, что ему хотелось слышать. И из того же послушания поехала с ним и двумя Белыми Братьями к Лодуру Одноглазому на маленьком пони, подобранном специально для меня.