Вскоре Роланд совсем забросил свой дневник. Догадываюсь, по какой причине: он погрузился в обязанности наследника престола, а затем отправился в Камлах на Битву Трех Принцев, где и сложил голову.

 «Столько людей погибло, – думала я, сидя вечером у костра. – Столько пролилось крови». Я делала свои первые шаги в Доме Кактуса, когда эти события формировали жизнь Исандры. Как, впрочем, и мою, только я об этом, к счастью, тогда не знала. Да, тогда моя нынешняя миссия скрывалась далеко в будущем. И пока я училась час за часом безропотно стоять на коленях и под правильным углом подавать сладости в конце трапезы, Исандра познавала, как жадность, властолюбие и ревность разъедают человеческие души.

Неудивительно, что она так отчаянно цеплялась за девичью мечту о любви. Я посмотрела на потрепанный дневник, а потом на запад, где за деревьями садилось солнце. Мы подобрались совсем близко к Кушету, если еще не пересекли границу. В лесу это было сложно определить. Где-то за горизонтом скрывался Пролив, растревоженная ветром водная гладь – серая, сверкающая, узкая и смертоносная, словно клинок, – отделяющая Исандру от ее мечты.

 «Не просто от романтической девичьей мечты, – напомнила я себе, – но от мечты королевы». Когда руки синего парня Исандры возьмут корону, в них окажется копье, тысяча копий. Осуществив свою мечту, наша королева положит конец моему кошмару: коленопреклоненные ангелийцы, склонившие головы перед скальдийскими мечами.

При мысли о Вальдемаре Селиге меня передернуло. Не верилось, что круитский принц способен бросить вызов ему – могущественному и отважному вождю с десятками тысяч верных соплеменников за спиной. Но все же… когда-то скальды ощутили на своих шеях сапоги тиберийских солдат, а круиты никогда не знали поражения. К тому же Друстан маб Нектхана происходит из рода Кинхила Ру, который изгнал тиберийскую армию с родной земли.

Слабая, призрачная надежда, сбудется ли она? Пока что все зависело только от нашей троицы. Я прижала дневник принца Роланда к груди, будто священную реликвию, и подняла глаза к загорающимся высоко в небе звездам, молясь, чтобы у нас все получилось.

Размах тсыганской конной ярмарки на Гиппокампе застал меня врасплох.

После того как мы оставили за спиной Древний лес, приходилось выбирать путь из множества дорог. Мало-помалу промозглый холод отступающей зимы сменялся теплым ветерком грядущей весны, на деревьях появлялись бледно-зеленые почки, а на дорогах – люди.

Среди путешественников мы видели много тсыган, настоящих Странников, следующих по своему Длинному пути.

Гиацинт рассказал, что в конце лета на Гиппокампе проводится еще одна лошадиная ярмарка, где продают годовалых стригунков, предлагая их знатным гадзе по безумным ценам. И весеннее торжище по сравнению с летним просто пустяшное. А самая крупная распродажа происходит в середине лета в Эйсанде. Весенняя ярмарка устраивается в основном для тсыган, поскольку здесь выставляют совсем маленьких жеребят, чей успех способен предвидеть только опытный коневод с верным взглядом и знанием родословных.

Никто и никогда не пытался сосчитать тсыган в Земле Ангелов: они слишком часто перемещаются и слишком подозрительны, чтобы честно позволить себя переписать. Увидев, как они съезжаются на ярмарку, я поразилась, до чего их много – гораздо больше, чем обычно думают.

На подъезде к Гиппокампу мы обгоняли длинные тсыганские караваны. Не веря своим глазам, я наблюдала, как разительно меняется Гиацинт. Его тсыгане признавали за своего и громко приветствовали на тарабарском диалекте. А почему нет? Он им явно нравился: молодой, смелый, красивый и по всем приметам один из них. Гиацинт кричал в ответ, махая бархатной шапкой, его темные глаза торжествующе сверкали. Тсыганские слова в речи его соплеменников перемешивались с ангелийскими, но в итоге я почти ничего не понимала.

– Ты не предлагала научить меня тсыганскому языку, – проворчал державшийся рядом со мной Жослен.

– Я сама его не знаю, – с досадой ответила я.

Даже Делоне не признавал тсыганский полноценным языком. За все время знакомства с Гиацинтом – и посиделок у него на кухне – я так и не поняла в полной мере, сколь много для него значило быть тсыганом. При мне они с матерью говорили по-ангелийски. Я вспомнила чудные словечки, которыми Гиацинт пересыпал свою речь в день нашего знакомства, вспомнила, как он бранился, когда меня отыскали гвардейцы дуэйны. Нет, тогда я не понимала, не могла понять. Когда он подрос и купил старых коняг, а со временем сумел построить процветающий извозчичий двор, я не сообразила связать его успешное начинание с древней тсыганской традицией – возиться с лошадьми. Я просто думала, что Гиацинт умен и смекалист, не беря в голову, что коневодство у него в крови.

Забавно, как стремительно порой меняются наши взгляды. За время поездки на Гиппокамп я стала смотреть на Гиацинта по-другому. Мы миновали множество тсыганских повозок, намного ярче и удобнее, чем скромная иешуитская кибитка Таави и Данель, хотя и схожих по конструкции; из окон то и дело высовывались девушки, которые строили Гиацинту глазки. Я научилась отличать незамужних: они ходили с непокрытыми головами. Девушки болтали и заигрывали с Гиацинтом, и чем больше внимания он привлекал, тем более желанным для них становился.

Тсыгане кажутся ангелийцам довольно бесстыдными – даже на мой взгляд, некоторые тсыганки вели себя нескромно, – но это только видимость, как я узнала впоследствии. Их вызывающее поведение – просто маскарад. Целомудрие в их среде почитается величайшей добродетелью. Но тогда я об этом не подозревала и, признаюсь, раздражалась, глядя, как нахалки наперебой борются за внимание Гиацинта.

Что до Жослена, его внешность вызывала хихиканье и перешептывания. Скальдийки неприкрыто его вожделели, тсыганки же не осмеливались к нему приблизиться. Их останавливало правило лаксты. Гиацинт не смог подобрать равнозначного слова на нашем языке, но по сути это незапятнанность репутации тсыганских женщин. Ее можно потерять сотней способов – я-то свою, по придуманной Гиацинтом легенде, давным-давно потеряла, если вообще имела, – но хуже всего допустить смешение драгоценной тсыганской крови с кровью гадзе, инородца.

Воочию убедившись в важности этого закона, я в какой-то мере осознала, сколь великий грех совершила мать Гиацинта. Она не только лишилась девственности без подобающего союза, тем самым осквернив свое тело и став врайной, но и запятнала свою родословную. Тем самым она утратила лаксту, всю свою ценность как тсыганской женщины.

Но тсыгане, едущие на Гиппокамп, этого не знали. Они лишь видели, что Гиацинт говорит и поступает как один из них. Думаю, это ангелийская кровь подарила ему ослепительную красоту, но тсыгане рассматривали его как идеальный образчик своего рода, настоящего Принца Странников.

Да и кем еще он мог быть, со своей яркой дорогой одеждой, смуглой кожей, блестящими черными кудрями и задорным огоньком в темных глазах? Когда он крикнул, что ищет табор Маноха, тсыгане с готовностью показали, в какую сторону ехать. Манох, старый патриарх, уже занял место на поле. Конечно же, он с радостью примет внука, кровь от его крови, а заодно с ним и все дядья, тетки и двоюродные братья-сестры, с которыми Гиацинт никогда не встречался.

Такой была давняя мечта Гиацинта, и она, похоже, сбывалась. По мере приближения к стоянке родного табора Гиацинт все явственней томился в предвкушении, а его белые зубы все чаще сверкали в невольной улыбке.

Простая и обыденная мечта: быть принятым соплеменниками, найти свою семью. Я молилась, чтобы она претворилась в жизнь. Гиацинт очень многим рискнул, отправившись с нами в опасную миссию, и исполнение давнего желания стало бы для него самой лучшей наградой. Но мы с Жосленом не могли не думать об одном и том же, пока ехали бок о бок и вели в поводу вьючных мулов с легкостью, выработанной за долгие дни наших странствий. Я видела отражение своих опасений в голубых глазах кассилианца. Он, презревший святой обет, слишком хорошо знал, как внезапно все может измениться.