– Спасибо, – кивнула я и перевела все сказанное для Друстана.

Тот молча выслушал меня и прохромал к выходу из палатки, чтобы посмотреть наружу, чем изрядно вспугнул стражников. Имонн и Грайне переглянулись.

– Скажи ему, что я лично прослежу за возвращением его людей обратно на Альбу, – проворчал Квинтилий Русс. – Отправлю домой всех без исключения: и синелицых, и с известковыми гребнями. Когда мы их сюда зазывали, то обещали хорошую драку, а не верную смерть.

Думаю, Друстан его понял, потому что ответил еще до того, как я успела перевести:

– А что станется с твоим Гиацинтом? – спросил он у меня, разворачиваясь и поднимая руку так, что сверкнул перстень на его пальце. – Если я не женюсь на Исандре… если я умру, если Исандра умрет, то проклятие останется в силе, и что с ним в результате станется? И как мы попадем домой, раз Повелитель вод будет по-прежнему прикован к своей скале да еще и разъярится из-за нашего провала? Какая песня поможет нам миновать Проливы, а, Федра но Делоне?

Невольно навернулись слезы: это я привела его сюда дорогой без возврата.

– Не знаю, – прошептала я. – Милорд, я виновата.

– Здесь нет твоей вины. – Он пристально смотрел на меня темными глазами. – Ты выполняла приказ своей королевы; моя же судьба целиком в моих руках, ты не властна ее изменить. Но вот своим людям я должен дать честный выбор. Это моя судьба, моя война, но не их. Если уж куда ни кинь, везде клин, пусть решают сами, попытать ли счастья с мечом на суше или с веслом на море.

Я кивнула, ничего не видя в тумане слез. Друстан окликнул Близнецов, и они ушли, уведя с собой своих гвардейцев. Я перевела слова круарха ангелийцам.

– Справедливо, – тихо сказал Гислен, опустив голову и обводя пальцем Трой-ле-Мон на карте. – Что бы ты им ни говорила, когда призывала нам помочь, они наверняка не представляли истинного соотношения сил. Никто из нас не представлял. – Он поднял голову и мрачно посмотрел на нас. – Но если вы отправитесь под Трой-ле-Мон, я пойду с вами. Там мой отец. – Он бросил взгляд на Жослена. – И, если не ошибаюсь, твой тоже, кассилианец.

Той ночью мы это обсудили.

Звезды мерцали в чистом черном небе, знакомые ангелийские звезды. В военном лагере невозможно уединиться; я нашла Жослена чуть поодаль от наших палаток. Он сидел под вязом и смотрел на лагерь. Здесь не было духа праздника, как в день после победы над армией Маэлькона – днем состоялась всего лишь стычка, не более того, маленький успех в большой безнадежной войне. Аззалианцы сосредоточенно чистили оружие в преддверье грядущущего дня. Там, где разместилась армия Друстана, у костров шли оживленные обсуждения, не смолкавшие почти до утра.

– Ты знал про отца? – спросила я Жослена, усаживаясь рядом с ним.

Он покачал головой.

– Не был до конца уверен. Знал только, что это возможно. Там, на острове, я не разглядел в чаше наше знамя, но ведь их было так много.

– Сожалею, – тихо прошептала я.

– Не сожалей, – хрипло ответил он. – Дом Веррёев всегда служил короне. Я говорил, что мой отец сражался в Битве Трех Принцев? Именно после нее его и посвятили в рыцари. – Уголок его рта чуть приподнялся. – Так же как ты посвящала людей Русса.

– Но у меня нет права даровать земли.

– Отцу земель тоже не даровали. – Он посмотрел на звезды. – Наше поместье невелико, но оно принадлежит семье уже шесть столетий. Мы происходим от Шемхазая. Каждое поколение пеклось о семейной библиотеке, отправляло одного сына в Кассилианское Братство и в меру сил служило короне.

– В осажденной крепости только твой отец? – спросила я.

Жослен снова покачал головой:

– Не думаю. Люк, скорее всего, поехал с ним.

– Люк?

– Мой старший брат. – Он вздохнул и подтянул колени к себе. – У меня есть и младший, но Матье почти наверняка остался дома. Младший – утешение матери, старший – сила отца. А средний пусть идет к Кассиэлю. Так говорят у нас в Сьовале. Сестры всегда над этим подтрунивали. Их тоже три, я тебе говорил.

И он никого из родных не видел уже одиннадцать лет, это я хорошо помнила. Сейчас, должно быть, уже двенадцать. Больше половины моей жизни, и почти половину жизни самого Жослена. Я привыкла считать, что у него тоже нет корней, что мы с ним одинаковые перекати-поле, но ошибалась.

Хотелось что-то сказать, но слова не находились. Поэтому я просто взяла Жослена за руку.

Он печально на меня посмотрел.

– Я думал, что мне представится возможность с ними повидаться, – сказал он. – Перед… ну, перед концом. Ждал, что в двадцать пять лет, по обычаю, Братство отпустит меня погостить домой, если исправно служить… – Он поежился. – Вернее, отпустило бы. Теперь-то меня изгнали. Как думаешь, мою семью об этом уже известили? Или они слышали только о том, что я осужден за убийство Анафиэля Делоне?

– Любой, кто тебя знает, не поверит, что ты убийца, Жослен.

– А что они могут обо мне знать? – возвысил он голос. – Когда прощались, мне было всего десять, Федра! Откуда им знать, каким я вырос? – Он выпрямил руки, и звездный свет отразился от стальных наручей. – Я и сам себя больше не знаю, – прошептал Жослен. – Ах, Элуа! Неужели мы прошли этот путь впустую?

– По-моему, еще рано судить, – отозвалась я, глядя за костры, на темную землю. Я и раньше имела представление, сколь многочисленны скальды, видела их полчища, но все равно… тридцать тысяч. Где-то там, в темноте, они осаждают последний оплот королевской армии, готовые уничтожить все, что мне дорого.

Жослен глубоко вдохнул, собираясь с духом.

– Что бы ни решили утром, мы с тобой должны спозаранку собраться и ехать в Тревальон. Там большой гарнизон, и Гислен обещал гостеприимство. Русс выделит тебе охрану. Его люди не позволят ему пренебречь твоей безопасностью.

Я посмотрела на него и ничего не сказала.

– Нет. – Он упрямо стиснул зубы, и даже в темноте я увидела, как побелели крылья его носа. – О нет, даже не думай.

– Они пришли сюда на мой зов.

– Они пришли сюда на зов нашей королевы! Ты просто передала им ее слова!

– Исандра де ла Курсель не играла на соперничестве Близнецов, чтобы подстрекнуть далриад отправиться на войну, – возразила я. – И не оставила своего лучшего друга прикованным к одинокому острову, чтобы попасть на проклятую битву. Я не могу вот так все бросить, Жослен.

– А что, во имя семи преисподних Русса, ты можешь сделать? – крикнул он. – Это же война!

Я пожала плечами:

– Например, я могу попробовать быть лицом, живым символом того, за что они сражаются и умирают. Ты ведь сам что-то такое говорил, помнишь?

На это у Жослена прямого ответа не нашлось.

– А если островитяне решат вернуться на Альбу? – зашел он с другого бока.

– Тогда я поеду в Каэрдианский Союз и предложу свои услуги принцу Бенедикту, – парировала я, заслужив удивленный взгляд. – А какие еще варианты? Друстан наверняка останется несмотря ни на что. Может, если каэрдианцы узнают о самопожертвовании круарха Альбы, кто-то из них тоже отважится к нам присоединиться.

– Каэрдианцы не станут сражаться за Землю Ангелов, – вздохнул Жослен. – Города-государства разобщеннее скальдов и соперничают между собой пуще Близнецов. Даже уловки Наамах их не объединят, Федра.

– Знаю, – кивнула я. – Но лучше пытаться что-то сделать, чем сложа руки ждать неминуемого поражения. – Вставая, я поцеловала его в щеку. – Мне жаль, что так сложилось с твоей семьей. Я буду за них молиться.

– Молись за всех нас, – прошептал он.

И той ночью я молилась. Уже давно я не обращалась с искренней мольбой к Благословенному Элуа, если не считать истошных вскриков из бездны ужаса. Я молилась Элуа и всем его Спутникам – а не только тем, что меня отметили, – прося у них мудрости, наставления и хотя бы маленького лучика надежды, способного развеять тьму отчаяния. Я молилась о безопасности отца и брата Жослена, Исандры де ла Курсель и всех осажденных в Трой-ле-Моне, молилась за Друстана, Близнецов и за их народ, за Русса и Парней Федры, за Гислена, Тревальона и всех жителей Аззали и за томящегося в одиночестве посреди моря Гиацинта. Я молилась за Двор Ночи и все его Дома, за поэтов и игроков Сеней Ночи, за Телезис де Морне и Сесиль Лаво-Перрин, за доброго сенешаля Перринвольда и его семейство. Той ночью я помолилась за всех, кого знала, и за тех, с кем никогда не встречалась, за весь наш народ – душу и сердце Земли Ангелов. Не могу сказать, что это сильно помогло лично мне, но даже если на сердце не стало легче, по крайней мере, молитва позволила мне уснуть.