«Первоклассный геометр вскоре заявил себя администратором более чем посредственным; первые его шаги на этом поприще убедили нас в том, что мы в нем обманулись. Замечательно, что ни один из вопросов практической жизни не представлялся Лапласу в его истинном свете. Он везде искал какие-то субтильности, мелочи, идеи его отличались загадочностью, наконец, он весь был проникнут духом „бесконечно малых“,[14] который он вносил и в администрацию».

Ясно, что Лаплас, как исполнитель воли Наполеона, не мог итти в сравнение с такими подручными, как Талейран и Фуше. Практическая жизнь Лапласу была знакома слишком мало и, действительно, у него было слишком сильное стремление ввести в практику администрирования математический расчет. Мы вскоре увидим, что в этот период в голове Лапласа уже усиленно роились мысли, ведущие к усовершенствованию теории вероятностей и приложению ее к области общественных явлений. Если к этому прибавить, что Лаплас высказывал иногда, может быть, по инерции, некоторое «свободомыслие», то легко станет понятным и то, что он не мог угодить трезвому практицизму Бонапарта, и то, что в своей оценке политической деятельности геометра бывший император был совершенно прав.

Однако не одни лишь соображения о непригодности к роли министра определили судьбу Лапласа. С первых же дней своего пребывания у власти Наполеон начал радеть своим многочисленным родственникам. И здесь им руководили не столько родственные чувства, сколько политический расчет.

Помощь Люсьена при подготовке переворота и при разгоне Совета Пятисот обязывала Наполеона как-нибудь вознаградить его и дать выход его энергии и честолюбию. Наполеон решил, что самым подходящим будет министерство внутренних дел. Тут Люсьен имел бы много почетных обязанностей, открывая выставки, заседания, поддерживая сношения с учеными, артистами и литераторами. Все это он умел делать с нужным внешним блеском.

Интересно отметить, что уже через год Наполеон отправил своего брата в почетную ссылку, назначив его посланником в Испанию, а близкие отношения с Лапласом у него продолжались до конца его карьеры.

Сделавшись официально Первым консулом, Наполеон перевел Лапласа в «Охранительный сенат», что являлось довольно почетным назначением.

В Сенат было назначено шестьдесят, впоследствии восемьдесят, несменяемых пожизненных членов с жалованьем в 25 тысяч франков! Это значительно превосходило все прежние доходы Лапласа. Сенат фактически должен был охранять… власть Наполеона. По истечении полномочий консулов Сенату, по конституции, предстояло избрать новых, но такого проявления своих прав ему никогда не пришлось осуществить. Зато Первый консул расточал Сенату свои милости. Кроме Лапласа, в Сенат из ученых попали Бертолле, Монж, Шапталь, Фуркруа, Буганвиль и кое-кто из литературного мира. Председателем Сената был сначала Сийэс.

Вскоре Лаплас был назначен вице-президентом Сената, затем даже председателем, а с 1803 года канцлером, но никаких следов его деятельности на этом поприще история нам не оставила. Роль Сената заключалась в самом точном выполнении директив, даваемых пожизненным консулом. Один только раз Сенат решился противостоять Наполеону; это было отклонение им первого тайного законопроекта о провозглашении Первого консула императором.

Единственным мероприятием Лапласа, может быть, проведенным им по собственной инициативе в период империи, было упразднение революционного календаря и возврат к грегорианскому («новому стилю»). Постановление, декретирующее этот возврат, состоялось после доклада Лапласа, хорошо видевшего, что Наполеон, ставший императором, стремится стереть в памяти французов последние воспоминания о республике.

Революционный календарь, разработанный комиссией под председательством Ромма, был декретирован в октябре 1793 года; он порвал с большим числом архаических традиций. Например, обычай считать началом года 1 января был введен в XVI веке по приказу короля Карла IX, – того самого, при котором была устроена варфоломеевская резня. Семидневная же неделя грегорианского календаря целиком связана с астрологическими суевериями (верой во влияние небесных светил на земные события), и каждый ее день был посвящен определенной планете. Число дней в месяцах – неодинаковое.

В революционном календаре, действовавшем четырнадцать лет, год начинался с осеннего равноденствия (22 или 23 сентября), совпадавшего с днем провозглашения Франции республикой. Счет лет велся с 22 сентября 1792 года, Т. е. с момента свержения королевской власти. Год был разделен на двенадцать месяцев по тридцати дней в каждом; названия им были даны в соответствии с явлениями природы, например, брюмер – месяц туманов; нивоз – месяц снега, вандемьер – месяц сбора винограда, термидор – месяц жары и т. п.

Каждый месяц был разбит на три декады по десять дней в каждой, а в конце года добавлялось пять или шесть праздничных дней.

Введением этого календаря, логичного и довольно простого, революционная Франция нанесла удар и христианству, связывавшему с каждым днем празднование каких-либо святых.

Этот-то календарь Лаплас и пытался забраковать, хотя почти единственным его недостатком являлось отсутствие определенной системы високосных годов. Лаплас, повидимому, из одного лишь желания угодить Наполеону выступал за отмену этого прекрасного календаря, очень слабо аргументируя свое предложение «научными» основаниями…

В 1805 году жена Лапласа получила звание придворной дамы принцессы Элизы – сестры Наполеона.

При учреждении Наполеоном ордена Почетного Легиона, Лаплас был назначен одним из первых его кавалеров, а в 1808 году был возведен в звание графа империи. Орден Почетного Легиона прибавил новый доход Лапласу.

В эти же годы Лаплас получил и ряд ученых международных, званий, которые были присуждены ему как крупнейшему ученому своего времени, несмотря на ненависть побежденных стран к французской империи.

В 1801 году Лаплас был избран членом-корреспондентом научных обществ в Турине и в Копенгагене, в 1802 году членом Академии наук в Геттингене, в 1808 году членом берлинской Академии наук и в 1809 году – голландской; Академии наук. Расположение Наполеона к Лапласу обусловливалось, разумеется, не одними научными заслугами великого геометра, скорее его беззастенчивым угодничеством. Так, четвертый том «Небесной механики», вышедшей в 1802 году, Лаплас посвятил Наполеону и в посвящении оставил далеко позади все, что он писал семь лет назад в посвящении, адресованном Совету Пятисот.

«Гражданин Первый консул – гласило посвящение, – вы позволили мне посвятить вам эту работу. Я очень польщен и мне сладостно посвятить ее герою, умиротворителю Европы, которому Франция обязана своим процветанием, своим величием и самой блестящей эпохой своей славы; просвещенному покровителю наук, который… видит в их изучении источник самых благородных наслаждений, и в их прогрессе – усовершенствование всех полезных искусств и всех общественных установлений. Пусть эта работа, посвященная самой прекрасной из естественных наук, будет долговечным памятником той признательности, которую вызывают ваше отношение и благодеяния в тех, кто этими науками занимается».

В ответ на это посвящение, прочтя несколько глав «Небесной механики», Наполеон отвечает Лапласу: «Истинно сожалею, что сила обстоятельств удалила меня от ученого поприща; по крайней мере, я желаю, чтобы люди будущих поколений, читая „Небесную механику“, не забыли того уважения, которое я питал в своей душе к ее автору».

Только-что сделавшись императором, Бонапарт уведомляет Лапласа из Милана: «Мне кажется, что „Небесная механика“ возвышает блеск нашего века».

Наконец, 12 августа 1812 года, накануне столкновения под Красным, перед взятием Смоленска, Бонапарт шлет из далекой России письмо в ответ на получение «Теории вероятностей»: «В иное время я, располагая досугом, с интересом прочитал бы вашу „Теорию вероятностей“, но теперь я принужден только выразить мое удовольствие, которое всегда чувствую, когда вы издаете сочинения, совершенствующие а распространяющие науку, возвышающую славу нации. Распространение, усовершенствование наук математических тесно соединены с благоденствием государства».