А потом она поцеловала его. Неожиданно и робко. Ему захотелось рассмеяться, высмеять ее, заставить отодвинуться, но она начала действовать так ловко, что он обо всем позабыл. Какого черта, подумалось ему тогда. Какого черта, ведь он еще не женат…

Почему тогда он не подумал о Беа? Сейчас он о ней думал. Он до сих пор видит ее глаза — огромные, в которых так и плескалась горечь, наполненные разочарованием и… тоской. Она никогда не смотрела на него так. Сколько он себя помнил, Беа всегда была на его стороне, она была его тылом, его другом, его невестой, почти женой.

— Если бы ты только дал понять, Тони… Мне противно, что за моей спиной, ты заводил интрижки. Как ты мог?! Она же девушка из приличной семьи!

Даже обвиняя его в мнимом предательстве, Беа, сочувствовала этой змее, что сейчас самодовольно заявляла, что расскажет его невесте «всю правду». Какую правду, когда он даже не притронулся к ней, хотя видит Бог, у него было такое желание!

Он был слишком поражен ее обвинениями, чтобы понять, что она не верит ему. Беа твердо отказалась от женитьбы, смертельно холодным тоном заявив, что сейчас в этом уже нет нужды. Он разозлился, обещая притащить к ней эту мерзавку и заставить в его присутствии повторить всю ту ложь, что она наговорила ей. Но Беа только покачала головой.

— Уходи. Я не хочу тебя видеть. Позаботься лучше о своем ребенке…

Прямо от нее он помчался к Селине, но прошло целых два дня — два дня!, пока ему удалось отыскать эту сучку.

— И долго мы так будем ездить по кругу?

Тони оторвался от окна и взглянул на Селину. На него в упор смотрели самые изумрудные глаза, которые он когда-нибудь видел. С таинственным продолговатым разрезом и темными длиннющими ресницами. Ему вновь захотелось убить ее.

Выхода нет. Как он сам этого не понимал?

Беа действительно не стремилась за него замуж. Не даром она откладывала женитьбу, а он ей это позволял. Он сам не мог представить ее в качестве собственной жены. Они были друзьями с самого детства — они вместе росли, вместе проводили каждое лето, их связывало какое-то дальнее родство, их родители были лучшими друзьями. Их столько связывало — воспоминания, проделки, образ мыслей, привязанность, любовь… но только не страсть. Он никогда не мог представить Беа в постели, нет он пытался, не раз и не два, но он просто не мог.

В то время, как эту, смотрящую на него с торжеством хладнокровную стерву, он запросто, хоть сейчас, мог представить постанывающую от страсти в его объятьях, и что самое омерзительное… он был бы этому рад.

Да, да, подспудно, на протяжении всех этих лет, он желал эту девушку…

— На Портмен-сквер! — каким-то скрипучим голосом приказал он кучеру в окошечко и вновь отвернулся к окну.

Ему надо поговорить с Беа. Если он жениться на этой мерзавке, репутация той будет уничтожена. Он был готов скрыться в какой-нибудь глуши, скрывая собственную женитьбу и ждать до тех пор, пока Беа не найдет себе достойную замену. Разрыв помолвки будет естественно только по ее желанию, что собственно и правда, сам бы он на такое никогда не решился.

Понадобиться время, что общество убедилось, что именно Беа отказала ему. Селину надо будет отправить подальше, чтобы та и носа своего не показывала. Затем он присоединиться к ней, они поженятся, но даже если им потребуются годы, даже вся жизнь — они не вернуться в Лондон, как муж и жена до тех пор, пока Беа не выйдет замуж. Это единственное, что он мог сделать для нее в такой ситуации.

Просчитывая свои дальнейшие действия, Тони и не заметил, как они подъехали к кирпичному особняку на Портмен-сквер. Он вышел из кареты, игнорирую слегка испуганный возглас Селины: — Что ты намерен делать? — и направился к ее дому, ведя ту под руку.

Лакей, открывший им дверь, все знал. Тони сразу заметил его испуганный взгляд на безупречно тонкую талию его будущей жены, словно боясь увидеть признаки беременности. Селина покраснела, пожалуй впервые за сегодняшний день.

— Я желаю поговорить с миссис Монтегью.

— Энтони, — испуганно подскочила Селина, — я считаю, что чем меньше людей будет знать, тем лучше это для вас. Мне конечно все равно, однако я…

— Наедине!

Ему навстречу уже шла сама Алисия. Кружева на ее пышном чепце раздувались в разные стороны, она стискивала руки в кружевных митенках и была готова к самому худшему. В коридоре пряталась испуганная Бетси…

Сбросив с плеч роскошную бархатную тальму[2], которую тут же подхватил предусмотрительный лакей, Гейл, уверенным шагом, начала подниматься по широкой лестнице, ведущей в бальный зал.

Сквозь прорези маски, она внимательно разглядывала присутствующих.

Глупая идея, отыскать малознакомого, почти неизвестного человека на карнавальном балу. Фантазия присутствующих была такова, что и родная мать, не узнала бы собственного ребенка, что уж там говорить об остальных. Но другого выхода у нее не было.

На ней самой был костюм наяды: легкая серебристая ткань со всполохами нежно зеленого и голубых цветов. На полуобнаженных плечах и груди, красовался ансамбль в виде капелек воды из бриллиантов. Такой наряд в молодости могла носить ее мать — тогда женщины могли позволить себе ходить в облегающем нижнем белье и просвечивающихся платьях, позволяющих видеть это самое облегающее белье, и демонстрировать вырезы чуть ли не до пупка… Но сколько Гейл не пыталась, ей была трудно представить Эмму в чем-нибудь вроде этого. Ее собственное платье, конечно же, не было прозрачным, даже рукава-буфы, пусть и крошечные, были не из газа, да и юбка не по моде почти волочилась по земле, однако вырез платья… Вырез платья оставлял желать лучшего. На ее беду, в салоне мадам Пуарье, было всего лишь одно готовое платье подходящего размера. Хоть как-то спасал парик из распущенных длинных волос голубого цвета, да бриллиантовый гарнитур, щедро закрывающий большую часть полуобнаженной груди.

Несмотря на самоуверенную походку, с которой она плавно поднялась в зал, ее одолевала нерешительность. Вот уже два года, как она не появлялась в Лондоне. Здесь, она всегда чувствовала себя слегка неловкой, слегка немодной и почти всегда незаметной… Только лишь на краткий миг, на какие-то недели, она позволила себе вообразить, что все может измениться и она тоже может кому-нибудь нравится, и вот к чему все это тогда привело…

Сегодняшний вечер — это не триумфальное возвращение, она все также стремилась сохранить инкогнито, опасаясь среди моря масок и карнавальных костюмов разглядеть знакомое лицо, которое внезапно, по странной прихоти узнало бы ее. И хотя она не изменилась — за два года с ней не произошло волшебного превращения в прекрасного лебедя, — Гейл все-таки трудно было представить какого-нибудь знакомого, кто мог бы узнать ее в таком «развратном» наряде. Но… чего в жизни не бывает.

Холодок, что щекотал что-то внутри нее, все не исчезал, однако она спокойно оглядела оживленный зал, ища знакомую фигуру немного неуклюжего мистера Эллиота.

Вечер обещал быть насыщенным. Море лиц и кричащие костюмы — здешняя публика уже давно была навеселе. Кое-кто танцевал, кто-то стоял отдельными группками. Проходящий мимо нее симпатичный паяц в голубом костюме, задержал на ней свой пристальный пылкий взгляд, но Гейл искала глазами другого…

Сюда ее привело любопытство. Ей хотелось своими глазами взглянуть на человека, который по неизвестной ей причине решил разрушить то, что она с таким трудом и так долго создавала…

После побега из Мейдстон-хауса, обосновавшись в Уотфорде, она вовсе не сидела там сложа руки и не горевала по поводу своего неудавшегося брака. О, нет! Она тут же взялась за обустройство своей новой жизни, решив придать ей новый смысл, и как следствие всего этого, стала хозяйкой фабрики по производству тканей, знаменитого на весь город ателье и престижного пансиона. Не плохо за какие-то два года! Правда стоит уточнить, что в последнее время ее преследуют неудачи, и знаменитое ателье перестало быть знаменитым… Но все поправимо, стоит только найти негодяя, который приложил ко всему этому руку, и она восстановит свою былую репутацию!