Селина уже всерьез думала заплатить кому-нибудь, чтобы тот окольцевал эту наследницу. Тогда бы она смогла вернуться в Лондон…

А может быть, Тони захочет вернуться в Лондон, когда придет время родов?..

Она скажет ему, что в такой момент хочет быть рядом с матерью, вряд ли он ей при этом откажет, а уж когда она родит… Когда ее талия станет такой как прежде, он уже не сможет увезти ее оттуда… Надо же будет дать бал в честь рождения наследника… Крестин… Ее возвращения…

Но едва взглянув в сторону Энтони, Селина поняла, что все ее фантазии пустые надежды. Стоит ей заявить, что она хочет рожать в присутствии матери, Тони привезет ее мать из столицы. Если она потребует более квалифицированную помощь врачей, он привезет в свое поместье и столичных врачей.

Настроение, которое и до того было не радужным, окончательно испортилось. И Селина, ядовито подумав, что почему только у нее одной должно быть дурное настроение, тут же приказала кучеру остановиться.

Карета медленно, так как Энтони и здесь влез, предупредив кучера перед поездкой, не совершать резких движений, остановилась. Увидев, что Тони, это заметил, Селина тут же полулегла на подушки, томно прикрыла глаза и начала, усиленно обмахиваться платочком, безмятежно наблюдая за тем, как ее муж с обеспокоенным видом помчался обратно к своей супруге. Распахнув дверцу кареты, Тони жалостливо спросил:

— Дорогая, что с тобой?

Она с трудом сдержала улыбку и выдавила из себя слабый стон:

— Боже, Эн-то-ни! Мне дурно…

Она вновь усиленно замахала платочком и полностью закрыла глаза.

Кажется, ее трюк подействовал. Тони бережно взял ее на руки и вытащил из кареты, а она при этом беспомощно лепетала:

— У меня вдруг так закружилась голова, наверное это от беспрестанной тряски… В этой карете не хватает воздуха…

Затем они полчаса прогуливались вдоль небольшой полянки, дышали чистым воздухом, а бедный Энтони, выслушивал ее бесконечные жалобы. К концу прогулки она окончательно испортила ему настроение, отчего его лицо приобрело какое-то кислое выражение. Когда Сел хотела, она могла «достать» и святого.

Но, в конце концов, почему она должна страдать одна?! Ведь куда приятней делать это в компании…

Она вышла из кареты с помощью кучера. Энтони, стремительно спрыгнув с подножки, уже исчез во чреве серого здания, походившего на пансион. Эти последние два часа, что он был вынужден по ее просьбе провести с ней в карете, видимо окончательно его достали, так что в своей спешке, он даже не позаботился о ней и умчался вперед.

«А я, между прочим, беременна!» — с досадой и еще больше усилившимся раздражением подумала Селина.

Войдя в пустой холл, она недоуменно огляделась. Пахло гарью, отчего ее тут же замутило, а отсутствие мебели наводило на подозрительные мысли. К тому же, здесь не было и намека на каких-нибудь слуг.

— Тони! — как можно громче, позвала она мужа, опасливо косясь на почерневшую стойку. — Тони! Ты где?

Тот не отвечал и прекратив орать, Селина упрямо пошла вперед, решив, что как только она найдет своего бестолкового мужа, уж она ему устроит! Бесцельно продвигаясь вперед, она, наконец, добралась до столовой.

— Вот, ты где! — торжествующе начала она, готовая обрушить на его голову, стоявшую рядом вазу. — Ты, почему не отозвался, я же звала тебя!

Но Энтони по-прежнему ее игнорировал, с каким-то не наигранным напряжением слушая то, что ему говорит слуга. Хмуря брови, он задумчиво смотрела в окно и качал головой. Приблизившись, так как эти двое разговаривали очень тихо, Селина смогла уловить лишь конец их разговора.

— Ты знаешь, где это находится?

— Да. Хотите, я покажу вам?

Энтони согласно кивнул и эти двое, не удостоив ее ни единым взглядом, словно она была предметом мебели, или соткана из воздуха, направились к выходу.

— Энтони? — с изумлением выдохнула Сел. — Ты куда?..

Тот круто остановился, как-то рассеянно запустив руку в свою густую черную шевелюру, и избегая ее взгляда, ответил:

— Э-э…, дорогая, кажется у Джоса небольшие неприятности… Мне сейчас необходимо кое-куда уехать, но не волнуйся, я скоро вернусь.

— Да и не волнуюсь я! — Вскипела Селина. — Чего мне волноваться? Но что я тут буду делать одна? Где Гейл в конце концов? Разве это не ее дом?

Тони начал осторожно пятиться назад, явно надеясь, что она так увлечется своими обвинениями, что и не заметит его ухода, но Селина заметила:

— Стой на месте, Энтони Ричфилд! Я не собираюсь торчать в этом сгоревшем доме одна, так что еду с тобой!

— Ну, уж нет, — сощурив глаза, ответил ее муж, да так ответил, что она поняла — время ее стенаний закончилось, и он вновь решил превратиться в того спесивого индюка, который одним своим «нет», мог запретить ей все что угодно. — Ты останешься здесь и будешь умницей.

Решительно развернувшись, он чуть ли не выбежал из столовой, оставив Селину одну, молча переваривать услышанное.

— По-моему, она помешалась.

— Вот никогда бы не подумал. Я вообще сделал ей одолжение, прикончив ее благоверного, ведь они, как я слышал, не очень ладили между собой.

— Да-а?

— Как я слышал, он скомпрометировал ее, и вынужден был жениться, а после свадьбы запрятал ее в какую-то глушь. Не знаю как, но она от него сбежала, и практически целых два года скрывалась, но он все-таки ее нашел. Не понимаю, с чего это она впала в такую истерику?

— Наверное на нее так подействовало само убийство… Когда на моих глазах впервые это произошло, мне тоже было как-то не по себе…

— Да нет, здесь не то. Наверное, она любила его, раз сошла с ума.

Этот бездушный разговор никак не затрагивал ее сознания, Гейл вообще его не слышала, пребывая в совершенно ином, не известном счастливому человеку, мире боли.

Когда она очнулась, то с удивлением поняла, что находится в закрытом экипаже. Нахмурившись, Гейл тут же, чуть ли не застонала, так как правая сторона лица, мгновенно превратилась в сгусток боли, а во рту появился металлический привкус. Тупая, не осознанная со сна боль, превратилась в острую.

Но не это беспокоило ее. Она чувствовала, что произошло что-то ужасное, но никак не могла вспомнить, что именно.

Всмотревшись в полумрак, окутавший это тесное помещение, она увидела Эллиота, с безразличным видом смотревшего в окно. Его перебинтованное плечо в темноте отсвечивало белым тусклым пятном, на котором проступали маленькие пятна крови.

Кровь… Красная кровь на грязной стене.

Она мгновенно все вспомнила.

Джослин. Ее красивый и любимый Джослин был мертв.

Умер. Убит.

К горлу стремительно подкатила тошнота от той боли, что враз завладела ее телом.

О, Господи, он больше никогда не взглянет на нее своими удивительными голубыми глазами! Никогда не улыбнется ей, своей захватывающей дух, обольстительной улыбкой. Она никогда не почувствует его возбуждающих поцелуев, его ласковых рук, запаха его тела… Потому что его больше нет. Не существует…

Почему она никогда не говорила ему, как сильно она его любит?! Почему?.. Сейчас, она не могла найти ни одного убедительного довода.

А теперь его больше нет.

И ей не хотелось быть здесь одной, без него. Она не хочет быть здесь, не хочет… не хочет… не хочет…

На нее навалилась страшная, удушающая темнота и она перестала чувствовать что бы то ни было, кроме безграничного холода. Она словно застыла, окаменела и расширенными, ничего не выражающими глазами, уставилась в пустоту.

— Мне даже жутко на нее смотреть. Она как смерть — белая и бесчувственная.

— Ну, так не смотри на нее. — Эллиот раздраженно хмыкнул, ибо и ему становилось не по себе, стоило взглянуть в эти безумные от боли глаза.

— Может, ее лучше связать? — предложил Герберт, опасаясь, как бы эта полоумная вдруг не набросилась на него — люди в таком состоянии готовы на все.

— Зачем, дубина? В таком состоянии она ничего не сможет сделать.