А Надежда Егоровна смотрела на него со страхом — и с надеждой.

— Что же вы молчите? — сказала она. — Неужели… Боже, что я скажу Кате!

«Так. Она знакома с Семеновой, но еще не знает, что та убита. Однако ей откуда-то известно, что Грачева ищут. Значит, он заезжал сюда и что-то ей наплел. Интересно, что? И, видимо, должен был зайти сюда еще раз — за пирогами».

Что ж, нужно брать быка за рога. И Дементьев спросил в упор:

— Когда Сергей собирался заехать к вам снова?

— В понедельник.

«Логично. Все сходится. Машину он тоже оставлял у Дударенко до понедельника. Но если так, почему пироги мать пекла заранее, за два дня? Ведь сегодня только суббота. Они за двое суток подсохнут. Тут что-то не так. Не сходится. Однако не похоже, чтобы эта женщина темнила…»

— Скажите прямо, Надежда Егоровна: вам известно, где он сейчас?

Глаза ее наполнились ужасом. Побелевшие губы еле слушались.

— Он такой маленький…

Следователю на секунду стало страшно: «Вот оно какое, материнское сумасшествие. Не вынесла удара, а ведь она, кажется, далеко не все знает о злодеяниях сына. Видимо, он ей и теперь кажется младенцем».

— Такой рыженький, — выдохнула Надежда Егоровна.

— Постойте… Кто это — маленький, рыженький?

— Да Ванечка же. Кто ж еще?

«Ванечка… Что-то знакомое. Рыженький? Ну конечно: сын убитой», — Дементьев вспомнил мальчонку с цветной фотографии с обезьянкой на плече.

— Ванечка Семенов?

— Ну да.

— Он что, был у вас? И где он? Исчез?

— А я о нем толкую. Хотела накормить пирожками, дрожжи завела, пойди, говорю, погуляй полчасика в саду. Пока управилась — ни в саду нет, нигде. Так вы его не нашли?

Она вдруг глянула на Дементьева строго, точно учительница на провинившегося ученика.

— Так что ж вы расселись? Идите! Ищите!

— Мальчика мы обязательно найдем, — заверил Геннадий. — Только вы опишите его поточнее. Примета первая: рыжий. Дальше?

— Курточка у него такая особенная. Большая мышь на спине. Из мультфильма.

— Микки Маус?

— Он. Глаза у Ванечки — голубенькие, ясные такие, большие. И веснушки даже сейчас, осенью. Росточку он, — она приложила руку к бедру, — вот такого. Еще… больше не знаю, что и сказать. Стихи любит. Чуковского.

«А что, если… — догадка посетила следователя, у него даже дыхание перехватило. — А что если преступник забрал мальчика заложником? Поэтому и собственную мать обманул, обвел вокруг пальца. Рассчитывал сбежать в понедельник, а пришлось сматывать удочки раньше. Подстерег ребенка в собственном саду… Но если машину под Звенигородом разбил все-таки Грачев, то ребенок… Что стало с ребенком? Не исключено, что на счету преступника теперь не две, а три жизни, и одна из них — детская. Нет, не будем впадать в панику. Действовать нужно так, будто Ваня Семенов жив и здоров. И, не откладывая, объявить розыск».

— Я сейчас, минуточку, — сказал он Надежде Егоровне и вышел в сад.

Подозвал ближайшего милиционера из тех, что сидели в засаде, отдал ему распоряжение немедленно связаться с МУРом, с отделом розыска пропавших детей. А также срочно увеличить и размножить подшитую к делу фотографию мальчика — цветную, ту, что с мартышкой.

Теперь предстояло, вернувшись в дом, приступить к самой сложной части разговора: сообщить матери о тяжком подозрении, падающем на ее сына. «Поаккуратнее… поделикатнее…» Тут соблюдай-не соблюдай деликатность, а придется нанести женщине жестокий удар.

— Надежда Егоровна, — начал он, — вы только, пожалуйста, держите себя в руках… Крепитесь.

Она глядела на него просительно, словно молила о пощаде.

— Видите ли… мать Вани, Екатерина Петровна Семенова, была убита вчера вечером.

— Катюша? О Господи, Господи, упокой, Всеблагой, ее светлую душу. Прости ей прегрешения, вольные и невольные. И у кого же это рука не дрогнула? У какого ирода?

Как он жалел сейчас, что приехал в Мамонтовку. Неужели нельзя было поручить это местному отделению? С преступниками разговаривать — это одно, с матерями преступников — совсем другое. Постарался ответить на ее вопрос спокойным, отстраненным голосом.

— Подозрение падает на Грачева Сергея Николаевича. Увы, все улики против него. — Он сжалился и добавил: — Пока…

Надежда Егоровна молчала и только мелко крестилась, будто защищалась.

— Нет, — наконец промолвила она, и сказано это было твердо, без тени колебания. — Не верю. Этого не может быть. Бог не допустил бы.

Дементьев чувствовал себя чуть ли не виноватым.

— Следствие, конечно, еще не окончено, но…

— Вот и расследуйте, — на удивление очень спокойно сказала она. И даже перешла на «ты». — Иди и расследуй. Хватит языком чесать. Глупости всякие городить мне тут. Дурак дураком.

Геннадий убрался из домика Грачевой, как побитая собака.

Засада осталась на месте. На случай, если подозреваемый все-таки явится, как собирался, в понедельник. Или еще раньше.

Возвращаясь в Москву, Дементьев ловил себя на том, что мысленно все чаще называет Грачева «подозреваемым», а не однозначно — «преступником», как до встречи с его матерью. Странно, но спокойная уверенность Надежды Егоровны в невиновности сына поколебала его, обычно не склонного поддаваться чувствам. Более того: женское сердитое — «дурак дураком» — почему-то не показалось ему обидным.

Вот и пролетел уик-энд.

У кого-то выходные прошли в тяжких трудах и заботах — как, например, у следователя Дементьева.

Кому-то, как Сергею Грачеву и Надежде Егоровне, принесли неожиданные потрясения.

Но основная масса людей все-таки в эти дни, как и положено, отдыхали. И теперь, к утру понедельника, находились в отличном настроении.

Вот и Юрий Андреевич Варламов, вернувшись из поездки, весело насвистывал, пока лифт поднимался на шестой этаж. Но глаза этого человека оставались, как обычно, холодными.

Прежде чем отпереть обитую дерматином стальную дверь с фигурным глазком, он позвонил в квартиру соседки. Выглянула та же неопрятная тетка, что два дня назад разговаривала с Сергеем и Ваней. Теперь она не сердилась. Ее лицо при виде Варламова расплылось в радушной улыбке.

— Новостей нет? — сухо поинтересовался Юрий.

— А вот и есть! — гордо доложила тетка.

— Ну?

— Значит, так. — Она вытянулась перед ним, как солдат перед генералом. — В пятницу, только вы уехали, в вашу дверь ломились.

— Так уж и ломились? — Юрий оставался невозмутимым, и это соседку уязвило: она рассчитывала на другой эффект.

— Еще как! Ногами колотили, — обиженно говорила она. — Чуть обивку не попортили.

— Ну, обивка не самая большая драгоценность, — заметил Варламов.

— Кому как, — поджала губы соседка. Ей ужасно хотелось обзавестись такой же красивой обивкой.

— Кто это был?

— Парень помоложе вас. Усатый, высокий.

— Усатый, высокий, — задумался Юрий. — Гм…

— Пуховик еще у него был чем-то испачкан. И с ребенком.

— Парень с ребенком? Колотили в дверь? Квартирой ошиблись, что ли?

— А вот и нет. Я спросила: чего, мол, тут расхулиганились? Я ведь, Юрий Андреич, как вы велели, ваше имущество стерегла, оберегала.

— Ну спасибо, спасибо.

— А они говорят: мы к Юрию Андреичу. И фамилию вашу правильно назвали. А мальчонка говорит — мы к дяде Юре. Может, родственники?

— К дяде Юре, — пробормотал Варламов. — Джонни?

— Вот и нет, — возразила тетка. — Парень его иначе называл: Иван.

— Мальчик-то какой из себя, не рыжий?

— Еще какой рыжий! Как царский червонец!

Варламов скривился:

— А вы видали хоть раз золотые червонцы?

Тетка опять обиделась:

— Мы, Юрий Андреич, люди трудовые. На зарплату живем. Не шикуем, но и не побираемся, с протянутой рукой не ходим. — С этими словами она как раз-таки протянула вперед руку, ладонью кверху, очень недвусмысленно, алчно.

— Ах да! — спохватился Варламов. Достал из бумажника купюру и вложил в просительно подставленную пятерню. — Это вам, Варвара Матвеевна, за труды.