Дэйн не знал, как ответить.

— Я привязан к леди Элейне, — просто сказал он. — И надеюсь, что ты тоже разделяешь мои чувства. Она всегда была тебе вместо матери.

Эдвард вспыхнул:

— Говорят, она ведьма и насылает порчу. Однажды от ее сглаза умерла свинья, а еще…

— Подонки! — яростно воскликнул Дэйн. — Какой безмозглый, суеверный болван смеет распространять подобные слухи?

Юноша сдержался, но явно с трудом.

— Думаешь, я скажу тебе, Кенбрук? — спросил он через некоторое время. — Чтобы ты вырезал им языки?

Дэйн откинул голову и расхохотался. Но ни в этом смехе, ни в самом Дэйне не было прощения.

— Так бы я и сделал, — ответил он, перестав смеяться. — Прошу тебя, Эдвард, будь настороже. Безвинную Элейну могут сжечь на костре, считая, что служат Богу. Если она тебе хоть немного не безразлична, пресекай в корне подобные разговоры.

Эдвард кивнул. Остаток пути братья проделали молча.

Глориана стояла на коленях на чердаке дома, который когда-то принадлежал ее отцу, а теперь стал ее собственностью. Из самого дальнего пыльного угла она достала сундук и теперь разглядывала его содержимое. Эдвенна постаралась скрыть от людей правду о своей приемной дочери.

Достав из сундука сверток, обмотанный тряпками, Глориана знала, что найдет внутри него куклу. Изящная копия еще не родившейся королевы с яркими волосами Тюдоров и бледной кожей. Кукла была одета в украшенное стразами платье и аккуратные туфельки.

— Елизавета Первая, — прошептала Глориана. Та, которая взойдет на трон в шестнадцатом веке и будет долгое время властвовать в Англии. Та, чье прозвище стало ее именем.

Глориана на мгновение закрыла глаза. На пыльном чердаке было жарко и душно. Осторожно, дрожащими руками она отложила в сторону дорогую игрушку и вынула из сундука другой сверток. Джинсы — так она называла эту одежду в другой жизни. Футболка — совсем маленькая, детского размера. Ботинки с прочной, но гибкой подметкой — кроссовки.

Разглядывая вещи, Глориана чувствовала, что к горлу подкатывает комок, что ее вот-вот стошнит, Со смесью нежности и страха она затолкала все обратно в сундук и быстро захлопнула крышку. Глориана так и не поняла, что же с ней случилось тогда, в далеком детстве, но знала, что Эдвенна поступила мудро, спрятав эти вещи. Если бы жители замка Хэдлей увидели эти странные предметы, то ее сочли бы за ведьму.

Сама Глориана никогда не видела, чтобы кого-нибудь сожгли на костре за якшание с дьяволом, но знала, что такое случается. Уставясь на сундук, Глориана вытерла о юбку вспотевшие ладони. Ей хотелось уничтожить эти странные вещи, сжечь все дотла, пусть даже вместе с домом. Но, с другой стороны, эти вещи были ее единственной связью с маленькой девочкой Меган и с тем миром, в котором она родилась.

Глориана наклонилась, уткнувшись лбом в крышку сундука, как экзальтированный верующий у алтаря Господа. Если бы только она могла е кем-нибудь посоветоваться! Но она боялась довериться кому бы то ни было — ни Эдварду, своему самому близкому другу, ни доброму Гарету, ни лорду Кенбруку, своему мужу. Он хочет избавиться от нее, чтобы беспрепятственно жениться на своей француженке, и может без зазрения совести предать ее огню как ведьму.

Дыхание Глорианы стало частым и поверхностным, ей показалось, что она сейчас упадет в обморок. Нет, конечно, нет, говорила она себе, схватившись руками за живот и раскачиваясь взад-вперед, как будто выпила смертельный яд. Нет, Дэйн не позволил бы сжечь ее, но он может заточит ее в монастырь, как Гарет Элейну. Совесть Кенбрука будет чиста, если он выдаст свою первую жену за помешанную. Их брак аннулируют и выдадут ему разрешение на второй брак.

Дрожа, Глориана поднялась на ноги, машинально разглаживая юбки, хоть они были сильно измяты и запачканы. Шумно вздохнув, она расправила плечи. Может быть, вдруг подумалось ей, она на самом деле ведьма, орудие Люцифера. При этой мысли Глориана задрожала. Хоть она и была бунтаркой, засыпала порой во время утренней мессы или вечерни, покрывала голову, только находясь непосредственно внутри церкви, но зла в ней не было.

Надо при первой же возможности избавиться от этого сундука вместе со всем его содержимым и больше никогда не вспоминать свои детские фантазии.

Глориана прошла к низенькой двери и нагнулась, ступая на крутую лестницу, ведущую вниз. Лестница была узкая, а ее скрипучие ступеньки сделаны из дуба. Ведя пыльными пальцами по стене, Глориана спустилась на первой этаж. Старая, знакомая с детства мебель окружала ее. Ей казалось, что сейчас появится Эдвенна, как всегда занятая домашними хлопотами. Все приведет в порядок, расставит по своим местам.

Глориана уселась на нижнюю ступеньку и положила подбородок на руки. Она не пыталась шантажировать или запугивать Кенбрука, когда заявила утром, что будет жить одна в собственном доме на собственные средства и что не нуждается в его помощи и поддержке. Гордость не позволила бы ей жить под одной крышей с Дэйном Сент-Грегори до тех пор, пока он ухаживает и домогается другой женщины.

Злая слеза оставила след на испачканной щеке, и Глориана смахнула ее резким движением руки. Она разрешила одну проблему, но оставалась другая: она любила Кенбрука. Любила всем сердцем, всей душой. Она должна бороться за него и за детей, которые никогда не родятся, если он оттолкнет ее.

Внезапно заскрипели ржавые петли и входная дверь отворилась, представив ее взору того, о ком она только что думала — ее мужа. Быстрым движением Глориана поправила прическу и разгладила юбки.

— Что вам угодно? — спросила она, оглядев его с головы до ног.

Дэйн вздохнул и провел рукой по золотистым волосам.

— Ты вся растрепана, — сказал он, игнорируя ее вопрос. — Чем ты занималась?

Глориана вспомнила о кукле, странной одежде, обуви, которую еще не знали в тринадцатом веке.

— Нет необходимости объяснять, — процедила она. — В конце концов это мой дом, и все, чем я занимаюсь в его стенах, — это мое дело.

Дэйн прислонился к тяжелой, массивной деревянной двери и снова вздохнул. По привычке он скрестил руки на груди.

— Не стану спорить с тобой, — беззлобно ответил он. — По крайней мере, не сейчас. Ты огорчена, и это моя вина. Я очень сожалею о том, что расстроил тебя.

Глориана молчала в ожидании. Как бы там ни раскаивался Кенбрук, но непохоже было, чтобы он передумал насчет расторжения их брака. Это было написано у него на лице.

— В свое время, — продолжал Дэйн, — ты все поймешь.

Глориана едва сдерживала дикое желание плюнуть ему в ноги, которые были в пределах досягаемости.

— Я уже все поняла, — ответила она ровно, даже не вспыхнув от гнева. — Ты мерзавец, лжец, обманщик. Не хочу видеть тебя!

Дэйн печально покачал головой и, оттолкнувшись от двери, шагнул к ней.

— Да, ты права, я такой, каким ты назвала меня, и даже хуже, — согласился он.

Его слова усмирили ярость Глорианы.

— Пожалуйста, уходи, — тихо попросила она.

Дэйн подошел ближе, держась длинными тонкими пальцами за шар на перилах лестницы. Он посмотрел на Глориану сквозь полуопущенные ресницы, слишком густые, чтобы принадлежать мужчине.

— Сегодня я видел леди Элейну, — продолжал он спокойно, будто не ему только что указали на дверь. — Она просила тебя навестить ее завтра.

У Глорианы упало сердце.

— С ней все в порядке? — спросила она тихо.

Дэйн промолчал, но ответ был ясно написан на его печальном лице.

Воскресный день завершился вечерней, отслуженной в часовне отцом Крадоком. Глориана тоже пришла на вечернюю молитву, одетая в нежное сиреневое платье и белую накидку, туго стягивавшую ее рыжие волосы. Но ее голова была занята совсем не молитвами, когда она присела на знакомую скамью. Глориана нервничала.

Она думала о Дэйне и, конечно, об Элейне, которую должна была навестить завтра утром. Да еще эта заноза — француженка Мариетта де Тройе. Она предусмотрительно села на заднюю скамью, рядом с ней была служанка и рыжеволосый мужчина, которого звали Максин. Да, Мариетта была красивой, но ее красота была слишком хрупкой, эфемерной. Она слишком слабое создание, со злорадством думала Глориана, чтобы удержать возле себя такого мужчину, как Кенбрук.