Я секунду раздумывал, но сначала набрал все-таки Марине. Она ответила на первом же гудке.

— Тебя с работы обыскались, — шепотом объяснила мне жена. — Я с клиентом, не могу говорить. Ты куда пропал? Спишь, что ли?

— Ну, да, — с некоторым облегчением от того, что ажиотаж вызван не проблемами с кем-то из домашних, ответил я. — Больше ничего? С Кирюхой все рядке?

— Да, да, все нормально! — явно прикрывая трубку рукой, ответила Марина. — Давай, разбирайся с делами! Позвони потом. Все, целую!

— Целую, — машинально ответил я, уже набирая номер офиса.

До конторы иногда было непросто дозвониться, что было предметом моих раздраженных замечаний любящей «повисеть на трубке» секретарше Лене (которую все звали Леночкой, а я про себя — по сочетанию уменьшительно-ласкательного имени и фамилии Фенькова — Фенечкой). Но сейчас она, как и Марина, сорвала трубку на первом гудке.

— Арсений Андреич, ну куда же вы запропастились? — почему-то тоже шепотом зачастила в трубку Фенечка. — Тут у нас такое творится, такое происходит!

В ее интонациях настолько явственно звучало мироновское «Шеф, все пропало, гипс снимают, клиент уезжает!», что будь мне сейчас не настолько не до смеха, я рассмеялся бы.

— Лен, Лен, Лен, стойте! — перебил ее я. — Что случилось? Что происходит? Давайте по порядку!

Я старался говорить спокойно и рассудительно, но на самом деле меня поколачивало. В офисе явно происходило что-то нерядовое.

— Да, да, по порядку, — в попытке собраться с мыслями выдохнула в трубку Фенечка и снова зачастила: — Сначала позвонил с Министерства Дима Крайнов — ну, наш водитель, который Борис Самойлыча возит. Он сказал, что только что видел, как его, то есть, Питкеса, в наручниках двое вывели из Министерства, посадили в черную Волгу с «ментовскими» номерами и увезли. Арестовали, короче, нашего Самойлыча!

У меня упало сердце. Как арестовали?! Кто арестовал? За что?! Почему на Министерстве? Какого черта Питкес там делал? Ну, да, в одиннадцать-тридцать там торги, то есть, оглашения результатов конкурса, но на это мероприятие должен был ехать офис-менеджер Павел Морозов, Самойлычу там делать было совершенно нечего. Так, нужно звонить Морозову, но сначала — закончить с Фенечкой.

— Крайнов больше ничего не говорил? — мрачно спросил я секретаршу.

— Вроде, не-ет, — заблеяла Фенечка. — Вроде, больше ничего. Сказал только, что посидит еще, посмотрит, может, еще чего интересное увидит.

В ее голосе послышались слезы. Черт, бабы…

— Ладно, ладно, Лена, давайте без этого! — твердо, но в тоже время ободряюще заговорил я. — Борис Самойловича арестовали, с этим непонятно, но ясно. Это все? Вы говорили, что «у нас здесь такое…» Что-то еще?

— Еще? — переспросила Фенечка. — Конечно, еще! Не прошло и полчаса, как позвонили в дверь, сказали: «Заказное письмо директору». Ну, я и впустила их, ду-у-ра…

Синхронно приступу самокритики Фенечка зарыдала в голос. Отвернувшись от динамика, я смачно выругался.

— Лена, Лена, не время плакать! — попытался загипнотизировать ее я, но в трубке были сплошные сопли, и тогда я заорал: — Ле-е-на!!!

Еще с армии мне точно известно — чем громче команда, тем быстрее она доходит до подчиненного — сработало и на этот раз.

— Да, да, да, Арсений Андреич, — захлюпала Фенечка. — Я здесь, здесь, я в порядке.

— Вы закончили на том, что вы дура, — вернул девушку в колею я, испытав неожиданное удовлетворение, что наконец-то, хоть и при столь специфических обстоятельствах, высказал секретарше то, что давно хотел. — Потому, что вы кого-то впустили. Кого?

Мало-помалу мне все-таки удалось добиться от всхлипывающей и то и дело сбивающейся Фенечки, что в офис вошли трое в штатском и один в форме и с автоматом. Автоматчик встал у входа, а штатский (который постарше, сразу видно, что начальник) ткнул в нос онемевшей Фенечке какое-то удостоверение и сказал, что в офисе будут проводиться следственные действия, и поэтому помещение никому покидать нельзя. Потом попросил Леночку открыть мой кабинет, походил, посмотрел, вышел. Заглянул в кабинет Питкеса, но даже не зажег свет. Спросил: «Когда будет ваш генеральный?» Фенечка ответила, что не знает, тогда он сказали, что лучше бы ей побыстрей узнать, потому что иначе у нас будут большие проблемы.

— У кого — у нас? — перебил Фенечку я.

— У-в-во-от тоже самое я их спросила, представляете! — обрадовалась она, видимо, первый раз за время работы почувствовав себя ничуть не глупее руководства.

— И что они ответили? — раздраженно поторопил я на глазах растущую над собой секретаршу.

— Они сказали: «У вас у всех!» — снова перешла на шепот давно вещающая в нормальном тоне Фенечка.

— Понятно, — резюмировал я. — Можно было догадаться.

— Еще не все, не все! — загалдела в трубке Фенечка. — Еще старший спросил, что ж так, что на месте нет никого из руководства, мол, если генерального нет, то главный инженер как минимум должен быть. Вот где, мол, ваш главный инженер, мы бы с ним пока поговорили в отсутствие начальника. Тут я им говорю так, с намеком: мол, вам должно быть лучше известно, где наш главный инженер. А он дурака ломать — с какой, мол, стати, мне знать, где он. Тут я его по носу: ну, как же, разве ж не вы его сегодня арестовали, а теперь и к нам заявились?

Я закрыл глаза. Боже, какая дура! Черт тебе петельку на языке приделал, чтоб крючком тянуть! Образуется все — уволю, к чертям собачьим, и того, кто ее порекомендовал, тоже.

— А он что? — спросил я, с трудом сдерживаясь.

— А он говорит, что это не он, мол, Борис Самойлыча арестовывал, а другие товарищи, — радостно отрапортовала Фенечка. — Ну, как, ценную я информацию собрала?

— Оч-чень, — процедил сквозь зубы я.

Фенечке вообще была свойственна манера несколько избыточного изложения, а тут, видимо, на отходняке, слова из нее полились обильной Ниагарой.

— Я вам звонила, не дозвонилась, Самойлыча арестовали, ему что толку звонить? Кулаков наш (это мой зам по общим, в том числе разным щекотливым вопросам) в отпуске, в Тайланде. Тогда позвонила вашей жене, ведь вы разрешили звонить вашей жене, если что? А сейчас они пьют чай, сожрали все печенье, — что их там, не кормят, что ли? И каждые десять минут спрашивают, не дозвонилась ли я до вас. Что мне им сказать? Что я дозвонилась? Или не надо? Они меня не слышат, я с трубкой в туалет ушла. А автоматчика, между прочим, пить чай они не берут, — странно, правда?

Я оборвал ее излияния, сказав, что штатские, вероятно, все офицеры, а автоматчик — младший состав, и чай вместе им не положено по уставу, предложил Фенечке напоить автоматчика чаем отдельно, выяснил, кто из сотрудников компании оказался блокирован в офисе, велел про разговор со мной оккупантам пока ничего не говорить, пообещал скоро перезвонить и «повесил трубку».

После разговора в голове гудело, как после попойки. Информация была непонятной, и поэтому вызывала инстинктивный страх. Вернее, то что происходило в офисе, хоть и нельзя было назвать делом совсем уж повседневным, но, скорее всего, было обыкновенным «маски-шоу» — налетом правоохранительных органов, к которым российскому (тем более, московскому) бизнесмену не привыкать. В девяностые налетали бандюки, по результатам налета становившиеся «крышей»; потом наведывались другие бандюки, узнавали, что «крыша» уже есть и отваливали; потом приходили совсем третьи, видевшие себя заменой старой «крыше», и тогда были «разборки» и «стрелки», иногда со стрельбой. На рубеже двухтысячных стали приходить менты, с разной степенью вежливости объясняли бандюкам, кто теперь «в хате батька», вежливо намекали бизнесменам, что «их кровельные материалы» надежнее и дешевле, и становились новой крышей. Но наивно было думать, что эта «крыша» защищала от любых сюрпризов погоды. Если, не дай Бог, вы или ваш бизнес становился предметом интереса какой-нибудь более высокой инстанции, чем та, которая вас «крышевала», то «ваши», взяв по под козырек, немедля отваливали, а вы (если, конечно, оставались на свободе и при делах) переходили под сень структуры, которая совсем недавно вас «разрабатывала». И так — с рук на руки, как шлюха на «субботнике». В начала нового века, с воцарением в Кремле бывшего функционера КГБ и с последовавшим резким усилением позиций «Конторы», стала особо цениться «крыша» фээсбэшная. Она была хороша тем, что клала «с прибором» на всех ментов вне зависимости от их калибра, и в теории могла прикрыть от любых наездов. Нам с моим компаньоном Сашей Качугиным такого «зонтика» не досталось, но с конца девяностых нас (а после нашего с Сашей «развода» — меня одного) взялся прикрывать «от непогоды» один в высший степени небезынтересный мент (то есть, сотрудник органов) с мужественной и звучной фамилии Бранк. Звали его Витей, хотя, конечно, так я его звал только с глазу на глаз, потому что, будучи во времена нашего знакомства капитаном, за пятнадцать лет Виктор Николаевич Бранк дорос до полковника и уже несколько лет обретался в небезызвестном здании МВД на Житной. Должность свою он не рекламировал, характеризуя ее не без иронии «не настолько высоко сижу, насколько далеко видно». Однако должность эта позволяла Бранку большинство специфичных задач, время от времени подбрасываемых перипетиями моего бизнеса, решать быстро и эффективно. За много лет у меня с ним сложились даже не приятельские, а скорее, дружеские отношения; мне он был в высшей степени симпатичен, как, думаю, и я ему. Кстати, поэтому или нет, но Витя за все эти годы ни разу не попросил об увеличении весьма скромной по меркам оказываемых им время от времени услуг, что только углубляло мою к нему приязнь.