3. Что ему не удается много паясить, потому что занят делом, и, наконец,

P. S. Недавно виделся с твоим братом. Столкнулись голодные в ресторации. Молодец!

Льва Сергеевича давно не видал. Он не унывает, горюет, хоть и есть о чем.

Комиссию Дмитрия исполним, как только Стевен возвратится из Финляндии.

Дельвиг:

Милый друг, письмо твое едва было получено, сейчас доставлено Яковлеву для круговой передачи, но Яковлев не показывал его никому. И до того ли ему? Он пьет с шампанским жженку и каждый день влюбляется в новую красоту. Насилу я его, отъездом Льва Пушкина, убедил написать к тебе вышеследующее письмо, оригинальное, совершенное в своем роде. – Жена моя тебе очень кланяется, желает здоровья и побед, я тоже. Насилу пишу, я уже около двух месяцев болен. Пиши и люби

Д‹ельвига› {*}

{* Подпись оторвана. (Примеч. сост.)}

8 января 1826 г. Петербург

Откликнись, милый друг, перестань писать мне, что тебе некогда писать к Дельвигу, и разговорись по-прежнему. Ужели ты нашел другого поверенного в поэзии и любви или уж не тонешь ли в пропасти пустоты Московской? {1} Письма ко мне могут послужить тебе доскою, за которую хватаются утопающие. Надеюсь, что воспоминание о товарище разнообразной и живой жизни может иногда пробуждать Евгения к деятельности сердечной. Никогда подобного не случалось с тобою. Ежели ты болен, хоть бы милому Муханову сказал, чтобы он что-нибудь написал об тебе. Кстати: напиши мне, как зовут Муханова? Он так был добр ко мне, что я при всей лености горю желанием благодарить его письменно, и притом мне нужно будет возвратить ему несколько стихов, не вошедших в состав "Северных цветов", с изъяснением причин {2}. – Кланяйся ему покамест. С тех пор как ты молчишь или отнеки‹ва‹ешься недосугом, сколько перемен было перед глазами твоего друга. Сколько ужасов! Но, слава богу, все кончилось счастливо для России, и я с радостию поздравляю тебя с Новым годом и с новым императором. Дай бог тебе начать новую жизнь для счастия и продолжать старую для дружбы. Поздравь от меня твое почтенное семейство. Уверь их в моей родственной любви. Сонинька моя тебе очень кланяется, поздравляет с Новым годом и удивляется, с беспокойством о здоровье твоем, упорному твоему молчанию. Мы проводим очень тихо и мило нашу жизнь. Несколько добрых родственниц, несколько старых друзей составляют круг наш. Издание "Цветов" (которые на днях выдут) и твоей "Эды", Вальтер Скотт и частию Вольтер наши занятия. Выезжаем из дома редко, гостям рады часто, мечтаем об тебе еще чаще.

В самом деле, есть ли надежда с тобою скоро увидеться? Есть ли и когда? Что ты хочешь с собою делать и что делаешь? Что твои? Все это всегда занимало и всегда будет занимать меня. Что стихи твои, льются ли все, как ручьи любви, или сделались просто ручьями чернильными, как, с позволения сказать, у большой части ваших московских стихомарателей. Сохрани тебя бог и помилуй, не заразись! Носи в кармане чеснок и читай поутру и ввечеру Пушкина. Ежели Плетнев не доставил тебе его мелких стихотворений {3}, то на днях доставит. На свои деньги не покупай или покупай, только не для себя, а для других. Напиши мне об московском Парнасе, надеюсь, он не опустел, как петербургский. Наш погибает от низкого честолюбия. Из дурных писателей хотелось попасть в еще худшие правители. Хотелось дать такой нам порядок, от которого бы надо было бежать на край света. И дело ли мирных муз вооружаться пламенниками народного возмущения. Бунтовали бы на трагических подмостках для удовольствия мирных граждан, или бы для своего с закулисными тиранами; проливали бы реки чернил в журнальных битвах и спокойно бы верили законодателям классической или романтической школ и исключительно великому Распорядителю всего. Прости, душа моя, обнимаю, целую тебя мильон раз, благословляю тебя во имя Феба и святых Ореста и Пилада. Цвети, мой несравненный цвет, певцов очарованье.

Твой Дельвиг.

1826 года, 8-го генваря.