Хорошо это или плохо, но это так...

Старик неожиданно вспомнил - сегодня среда. Надо же, подумал он, опять среда. Ну что ж, пусть так.

День обещал быть жарким - уже к девяти часам утра небо сделалось серым и полыхало, полыхало, заставляя с содроганием представлять, что будет в полуденный зной. Это хорошо, подумал старик, это кстати. Он знал, что именно в такие вот жаркие дни собираются у Чуханова друзья, выходят на балкон или же располагаются в глубине квартиры, залезают время от времени под душ, пьют вино из холодильника и смотрят фильмы по телевизору. И при этом распахнуты окна, раскрыта дверь на балкон и все они так доступны, что о лучшей охоте и мечтать нельзя...

- Тебе нездоровится? - спросила его Катя за завтраком.

- Почему? - старик удивленно вскинул брови.

- Молчишь, в тарелку смотришь... Меня ни о чем не спрашиваешь... И соседи говорят...

- Что говорят? - насторожился старик.

- Сдавать, дескать, твой дед стал...

- А ты?

- Ничего подобного, говорю, в порядке старикан, он еще вам такое покажет, такое покажет...

- Да я в общем-то не собираюсь им что-то там такое уж показывать, растерянно проговорил старик. - Честно говоря, поздновато мне чем-то поражать, честной народ...

- Но мысли тяжкие одолевают?

- Господи!. Какие мысли! - старик пренебрежительно махнул рукой, но испугался проницательности Кати. Ему не хотелось, чтобы она что-то заметила.

Но, оказывается, замечает, оказывается, происходят в нем перемены и они очевидны. - Твои вот предки скоро приезжают, обновки привезут, - старик постарался произнести это с подъемом, будто и сам дождаться не мог обновок из Китая. Но Катя не поддержала его радостного тона.

- Да ну их вместе с обновками! - сказала она.

- Тоже верно, - согласился старик, только чтобы закончить разговор.

Промаявшись часа два дома, он вышел во двор. Прошел вдоль всего дома, свернул к гастроному, купил пакет кефира, а на обратном пути заглянул к доминошникам. Отсюда хорошо были видны окна чухановской квартиры и, поглядывая время от времени в ту сторону, старик прекрасно знал положение. Окна закрыты, балкон пуст, машины у подъезда нет. Старик иногда подсказывал, сочувствовал, ему конечно, советовали заткнуться и помолчать, но он был вполне удовлетворен, поскольку не меньше десятка человек в один голос подтвердят потом, что он был здесь, никуда не отлучался и потому подозревать его в каких-то кровавых разборках нет никаких оснований. Он даже кажется слышал слова, которые потом вынужден будет записать следователь в свой протокол:

- Здесь был Иван Федорович... Вмешивался в игру, мешал и всем до чертиков надоел.

- Он что же, каждый день во дворе пропадает с утра до вечера? спросит подозрительный следователь.

- Конечно нет! Что вы от него хотите - годы! Когда самочувствие позволяет, когда погода хорошая, когда ветра нет, - расхохочется свидетель в лицо дотошному следователю. И тот вынужден будет отступить.

И, глядишь, пронесет, подумал старик и, поднявшись, направился домой.

Поставил кефир в холодильник, послушал как всегда бестолковые сообщения о воине Чечни с Россией, убедился в том, что идет обычная затяжная окопная война и яростные перебрехи по радио, по телевидению, что в Москве взрывают мосты, а в Грозном второй год идет непрекращающийся митинг... А увидев на экране распухшую физиономию президента, выключил телевизор и вернулся к доминошникам.

Грохотали костяшки о стол, раздавались время от времени торжествующие крики игроков, с детской площадки неслись визги детворы, а он сидел, иногда напоминал о себе. А то ведь как случается - в упор смотрят и не видят, говоришь - не слышат. Не слышат и все тут. И как бы нет тебя, будто дух ты какой бесплотный, энергетический невидимый сгусток, как выражаются мистически настроенные люди. Бывает... И все чаще...

Бросив в очередной раз взгляд в знакомом направлении, старик вздрогнул.

Балконная дверь была распахнута, у подъезда стоял вишневый опель, а сам толстобрюхий хозяин выволакивал из багажника картонную коробку.

Почувствовав, как дрогнуло, екнуло сердце, старик поспешно опустил глаза к столу, опасаясь, как бы по его напряженному взгляду никто ни о чем не догадался. Когда он снова поднял глаза на балкон, там уже стояли все трое друзей. Они лениво переговаривались, освещенные жарким солнцем, смотрели в пространство двора, улыбались, судя по всему, прекрасно себя чувствовали и не собирались никуда уходить - все были раздеты до пояса.

Старик поднялся, тяжело опершись о стол, и отступил в тень клена. Его место тут же было занято. Никто не обращал на него внимания - заканчивалась партия и все были увлечены событиями на дощатом столе. Тогда старик повернулся и, не торопясь, поплелся к ближайшим кустам. Это тоже не вызывало ни у кого подозрения, потому что все изредка уходили к кустам и через две-три минуты возвращались.

Старик оглянулся - никто не смотрел в его сторону, никто не шел следом.

И его охватило вдруг страшное одиночество - не было у него помощника, соратника, верного, надежного товарища. Да что там соратника, на всем белом свете не было ни единого человека, с которым он мог бы поделиться самым важным, что сегодня составляло смысл его жизни. Да, это он понимал - никто не в состоянии помочь ему, взять на себя хоть малую часть его груза. Более того, лишь в том случае, если он будет совершенно один, старик сможет уцелеть, вывернуться, спастись.

Из кустов он вышел как раз к нужному подъезду. Не увидев вокруг ни одного человека, проскользнул в дом. Стараясь идти как можно бесшумнее, поднялся на четвертый этаж, прислушался. Подъезд, все пять его площадок на пяти этажах были пусты. Тогда он открыл дверь и вошел в квартиру. Кот сидел на пороге и смотрел на него сонными желтыми глазами, видимо, проснулся, услышав поворот ключа в замке.

Из кухонного окна сквозь щель в занавеске старик увидел, что балкон уже пуст, но дверь оставалась открытой. Значит, приятели дома, значит, ничего не отменяется. Сосредоточенно и неспешно старик прошел в прихожую, вынул из встроенного шкафа сверток с граблями и тяпкой, положил на пол, развернул.

Винтовка, завернутая в серую мешковину, оказалась на месте, и некоторое время старик смотрел на нее, не прикасаясь. Потом взял в руки, ощутив вес, прохладу, снова, который раз, восхитившись ее совершенством. Провел тяжелой негнущейся ладонью по стволу, по трубе прицела, по глушителю и, прижав к груди, на минуту замер и закрыл глаза - не то совершая молитву, не то взывая к высшим силам, не то просто стараясь унять нервную дрожь, охватившую его.