Было еще одно обстоятельство, которое неожиданно оказалось важным. Его можно было назвать мистическим. Оказывается, и это таилось где-то в глубинах стариковской души, и это было ему свойственно. В какую-то из бессонных ночей он вдруг ясно и четко осознал, что у его врагов середина недели, среда вроде как праздничный день. В среду они собираются, пьют шампанское, зазывают девочек на предмет постельных увеселений, причем далеко не всегда спрашивают у них на то согласия...

Ну, что ж, подумал старик, криво усмехнувшись в темноте, пусть будет среда.

И на первую свою охоту вышел именно в среду.

Старик видел, как увозили Игоря, как смертельно бледный Борис вынес на вытянутых руках мосластую ногу приятеля, и в этот момент она уже не выглядела ни молодой, ни загорелой. Старик не сожалел о том, что выстрел оказался столь великодушным, не сожалел и о том, что его можно было бы назвать и жестоким...

Что сделано, то сделано и всеми мыслями он устремился в ближайшую среду. Да, он решил подождать или, говоря точнее, затаиться до среды.

Во дворе сложилось убеждение, что пострадал Игорь по собственной дурости, что-то взорвалось у него в руках, доигрался, в общем. И каждый раз, когда возникало среди доминошников обсуждение очередной перестрелки в центре города, об убийстве милиционера, банкира или киоскера, торговавшего затейливыми презервативами, мужскими и женскими органами, изготовленными из нежно-розовой резины, и прочими достижениями западной цивилизации, так вот, стоило лишь зайти разговору об этом, доминошники пренебрежительно отмахивались, дескать, знаем, сами видели.

- А! - восклицал кто-то из них с наигранной досадой. - У нас во дворе произошло кое-что похлеще... Кандидат в Олимпийскую сборную вошел в квартиру, а через полчаса его вынесли по частям. Не веришь - спроси у ребят!

И хотя Игорь никогда не был кандидатом в сборную, к этому даже и не шло, довод действовал убедительно. Старик слушал разговоры молча, иногда вскидывал брови, бросал на говорившего пронзительно синий взгляд и снова опускал голову.

Он видел, как полковник Пашутин входил вечером в квартиру Чуханова, видел, как выходил. Старик насторожился и сердце его забилось чаще, когда полковник, остановившись на ступеньках подъезда, долго рассматривал окружающие дома, потом медленно и раздумчиво прошелся вдоль дорожки, остро поглядывая вокруг, и только через полчаса направился, наконец, к своему дому. Старик облегченно перевел дух, хотя и понимал - все только начинается, все впереди.

А Кате стало легче. Ее словно бы отпустило немного.

Старик уже не просыпался по утрам от шума воды в ванной, Катя охотно ходила в гастроном, как-то позвонила подруге. А еще через два дня вышла на работу. И, хотя прежней улыбки на ее лице не было, не смеялась она так доверчиво и охотно, как раньше, но старик был рад и малому, тем более, что менялась Катя все-таки в лучшую сторону.

И было у него этому свое объяснение. Прав он был или ошибался, обострился ум от пережитых потрясений или рассудок окончательно покинул его, но он объяснял начавшееся выздоровление своим выстрелом - преступник понес наказание и ей стало лучше. А когда будут наказаны остальные, она и совсем выздоровеет, станет прежней - в этом старик не сомневался.

- Ничего, Катенька, - говорил он за завтраком, колотя чайной ложкой по вареному яйцу. - Ничего... Помяни мое слово... Через неделю ты себя не узнаешь.

- И что же такое произойдет? На кого же я стану похожей?

- На себя.

- А сейчас я на себя не похожа?

- Так... Временами.

- Но ты меня узнаешь?

- Счастливые перемены произойдут, - говорил старик и в его голосе слышались успокаивающие нотки, какие бывают у опытных врачей, которые перевидали в своей жизни всякое.

- А почему именно через неделю? - продолжала допытываться Катя, исподлобья глядя на старика.

- Мне так кажется, - уклонялся старик от прямого ответа. - Время лечит.

- Вчера на остановке видела Вадима Пашутина, - сказала Катя без всякой связи с предыдущими словами.

- И что?

- Задерганный какой-то... Похудел.

- Похудеешь, - кивнул старик. - Кто угодно похудеет... Тебя заметил?

- Отвернулся.

- Не подошел, значит?

- А зачем ему ко мне подходить? - удивилась Катя.

- Мало ли... Чтобы извиниться... Чтоб на колени пасть, - жестко произнес старик и напрочь отгородился бровями от настойчивого взгляда внучки.

- На колени? - удивилась Катя. - Ты, деда, что-то перепутал. Так в наше время не бывает.

- Только на колени, - повторил старик. - Только публично, при людях, при толпе... Только это может его спасти, - промолвил старик неосторожно, и тут же спохватился, досадливо брякнул ладонью о стол.

- Да? - протянула Катя и внимательным долгим взглядом посмотрела на старика. - Ты как-то странно говоришь... От чего это может его спасти?

- От кары.

- Какой, деда? Чьей кары?

- При чем здесь чьей? - раздраженно спросил старик. - Возмездие не бывает чьим-то... Оно всегда... свыше, - с трудом подобрал он нужное слово. - Кара, возмездие, наказание... Они как невидимое воронье, носятся в воздухе и настигают, настигают, настигают!

- Всех?

- Кого надо.

- А кто решает, кого именно требуется настигнуть, покарать и когда именно? - Катя явно забавлялась, видя, что старик придает слишком уж большое значение этому пустому, как ей казалось, разговору.

- Бог, - коротко ответил старик и этим как бы поставил точку. Но, помолчав, добавил, - А поручает он это надежным людям... И это... Будешь возвращаться, купи хлеба. Хлеб у нас кончается. Не забудь.

- А ты знаешь, соседка сказала, - Катя тоже не стала продолжать прежний разговор, - что этот... Игорь, ну у которого в коленке что-то стрельнуло...

Выжил все-таки...

- Это еще неизвестно, - проворчал старик.

- Почему? - Его приятели... вроде посетили в больнице, с врачом разговаривали...

- Ну посетили и ладно, - несколько не в тон произнес старик. Делов-то... Больного посетить...

- А почему ты говоришь, что неизвестно, выживет ли он? Говорят, на поправку пошел...

- Организм выжил, - резко сказал старик. - А выживет ли Игорь - это неизвестно.

- А, - протянула Катя озадаченно. - Вон ты как... Тогда конечно... А то я как-то не врубилась, - она встала, поцеловала старика в щеку, махнула рукой уже из прихожей, почти как прежде махнула, и вышла из квартиры.