— Успокойся! Боже мой! За что эти муки! — паук с трудом двигал непослушные лапы в сторону мухи.

— Не подходи! Не трогай меня! За что, боженька?! — заходилась несчастная муха.

— Что ж я тебе сделал плохого, сволочь ты моя, — рыдал старый паук. — Не тряси!

— А я что тебе сделала?! Помогите! — муха визжала как резаная и билась в паутине, словно рыба в сетях.

Наконец, ослепший от боли паук лапой коснулся жужжащего тельца: «Сейчас, сейчас будет хорошо… развяжу, улетишь к чертовой матери…» Прикосновение паука прибавило мухе страха и сил, она извернулась всем телом, взбила в паутине такую волну, что мозг паука лопнул. Конвульсивно сжав муху, он вместе с ней рухнул вниз. По дороге у мухи произошел разрыв сердца.

Так и упали на пол, мертвые оба, навечно обнявшись. Ничего так не сближает, как общая беда.

Овчарка была молодая и наглая. Пудель старый, из хорошей семьи. Летом они жили рядом на соседних участках. Однажды, когда собак выгуливали в поле, овчарка ни с того ни с сего кинулась на пуделя и, пока не разняли, жестоко трепала его, причем на глазах симпатичной болонки. Старый пудель, зализывая раны, поклялся отомстить.

Через два дня овчарка покусала ребенка. Ее привязали около дома, посадили на цепь. Она могла как угодно лаять, рычать, но дотянуться, укусить — фигушки!

Когда хозяева были на работе, старый пудель спокойненько перешел на соседний участок. Овчарка, облизнулась, мысленно жуя пуделя, зарычала и метнулась вперед, но упала, подсеченная цепью. А пудель невозмутимо шагал по чужому участку, делая вид, что не видит овчарку в упор. Обошел клумбу, обнюхал поленницу, подумал и, подняв ногу, окатил дрова. Оскорбленная до глубины души, овчарка зашлась в жутком лае, пытаясь выпрыгнуть из ошейника. А пудель, как ни в чем ни бывало, подошел к кусту роз, понюхал и опрыскал его. После чего снова понюхал и довольный, двинулся дальше. Овчарка взвыла так, будто ее режут.

Пудель, как интурист, прогулочным шагом продолжил осмотр. Боясь что-нибудь пропустить, он дотошно описал все, что можно было описать. А розы — дважды!

Причем расписывался замысловатым вензелем «П». Овчарка, сорвав голос, лежала пластом и лишь вздрагивала каждый раз, когда пудель заносил карающую лапу. От бешенства из пасти стекала слюна.

Прикинув крайнее расстояние, на которое могла прыгнуть овчарка, пудель подошел, сел на корточки и, по-стариковски кряхтя, наложил кучу перед носом овчарки. Та грызла землю, из желтых глаз лились слезы.

Пудель хотел расписаться на углу дома, но уже было нечем. Тогда он зевнул и, виляя задом, затрусил к дому.

Назавтра все повторилось сначала. Пудель проводил опись участка. Овчарка на время этой пытки, стиснув зубы, скулила. Шерсть на ее голове седела на глазах.

Если бы не цепь, она разорвала пуделя на тысячу! две тысячи кусков! От позора овчарка сходила с ума, а пудель ликовал. Это были лучшие минуты его жизни.

Никогда физические отправления не доставляли такого глубокого морального удовлетворения.

На пятый день, чувствуя, что вот-вот явится черный мучитель, овчарка, собрав последние силы, рванулась, цепь зацепилась за сук и собака повисла.

Когда пудель в половине восьмого, как на работу, явился на соседский участок, он ахнул. Овчарка повесилась. Вот этого свинства он от нее не ожидал!

Через неделю пудель скончался. Все говорили: наверно, на него смерть овчарки подействовала. Глупости. Просто жизнь потеряла для пуделя смысл

— Простите, у вас, кажется, кровь капает!

— Где?

— Вон на рукаве и на брюках.

— В самом деле… А по вкусу томатный сок! Попробуйте. Лизните.

— Фу! Слава богу! Конечно, это томатный сок! А я за вас испугалась.

— Погодите! Вы уверены, что это не кровь, а томатный сок?

— Конечно! Томатный сок, только соли маловато.

— Гражданин, можно вас на минуточку. Будьте добры, лизните пиджак. Это томатный сок или кровь?

— Томатный сок. Только сильно разбавленный.

— Вот паразиты! Мне сделали в больнице переливание крови! Так они вместо крови перелили томатный сок! То-то я себя плохо чувствую!

До чего дошла медицина, с ума сойти! Решилась я на пластическую операцию, все-таки возраст. Лицо как сухофрукт съежилось, фигура оплыла как свеча. Не то что мужчины, птицы шарахаются как от пугала огородного! А подружки подначивают:

«Давай, Женя, ты себя не узнаешь! Мы как пластику сделали, отбоя от мужиков нет! Снаружи как девочки, а опыт как у старух! Мужики от этого сочетания умом трогаются!» Что делать? И хочется, и колется. А вдруг неудачно? Глянула в зеркало:

«Нет, неудачней уже не будет!» Пошла. Хирург симпатичный, кудрявый, говорит: «Не волнуйтесь, Евгения Петровна.

Все будет хорошо. Вас усыпят. Ничего не почувствуете. Зато очнетесь другим человеком, я вам гарантирую!» Три часа под наркозом кромсали, резали поперек и вдоль. Натянули кожу до того, нога в колене не гнется! Сидеть — только ноги вперед! Слова изо рта сквозь зубы, шире не растянуть. Только если пальцами. Для этого надо руку в локте согнуть. А как, если скрип хуже телеги несмазанной! Упала бы в обморок, да ноги не гнутся! А врач говорит: «Не волнуйтесь! Это пока вам в себе тесно, через пару дней кожа разносится и привыкнете. Лучше в зеркало посмотритесь! Вы ахнете». Глянула я туда: «Мама родная! Кто там такой?» А врач руку жмет: «Поздравляю, Евгений Петрович!» Вот такие дела, мужики…

— Ух ты, симпатичные огурчики — чики-чики! Не горькие?

— Я не ем, я продаю.

— Может, вы пробовали?

— Огурцы не люблю с детства. Селедку ненавижу. А тещу убил бы!

— Золотые слова. Так горькие или нет?

— Сколько вам?

— Три кило, если не горькие, конечно. Дайте на пробу.

— Купите и пробуйте! Хоть затычку в ванной из огурца сделайте! Вам дай бесплатно пробовать, полстраны — тут куснул, там лизнул, здесь глотнул. Не «пробуй и купи», а «купи и пробуй».

— Если куплю, а они горькие, вернуть можно?

— Ни за какие деньги.

— Взяла бы три, раз пробовать не даете — кило.

— Пожалуйста. Держите свое кило.

— Нет, нет, этого желтого замените, они горькие.

— Вчера мужчина отбирал именно желтых. Говорил, чем желтее, тем витаминов больше!

— Замените обратно зеленый на желтый и того синего положите. Ох, я рискую!

Покупательница с огурцами отходит. За углом ее догоняет мужчина.

— Простите, вы только что огурцы покупали. На вид симпатичные, а на вкус? Не горькие?

— Нашли дурочку! Я плачу деньги, чтобы вам пробовать!

— Вы купили, рано или поздно придется пробовать!

— Захочу попробую, захочу затычку в ванной сделаю!

— Не вредничайте. На затычку хватит одного, а остальные?

— Не надо меня учить. Хоть все на затычки пущу!

— Дайте попробовать. Я скажу: пойдут они на затычки или нет?

— Может вам еще ванну мою показать?!

— Хорошо. Продайте один огурец, я укушу за свои деньги!

— А как я узнаю: правду вы скажете или нет? Они сладкие, а вы скажете горькие, чтобы назло!

— Клянусь мамой, скажу как есть! Дайте укушу.

— Да вы бешеный! «Укушу», «укушу»! После вас надо делать прививку от бешенства. Мои огурцы, мне и кусать! Отвернитсь, я кусать буду.

Мужчина отворачивается, женщина кусает:

— М-м-м! Сладенький!

— Спасибо, что сказали! Бегу покупать. Погодите. Знаете, как бывает: одному горько, другому сладко. Дайте укушу. Все равно огурца этого, считайте, нету.

— Как это «нету». Минус один укус, все остальное при нем.

— Да мне куснуть с краюшку.

— Я после вас кусать не собираюсь!

— Я же после вас не брезгую.

— Еще бы! Вы-то можете с другого конца отъесть! А я потом, как ни верти, до вашего укуса дойду. А вдруг вы больной?