Путь в детскую лежал через мастерские и рабочую столовую. Дмитрий понимал, что эта география отнюдь не случайна: рабочие ненавидели как лаборантов, так и жардинеров, а самих рабочих сторожили атсаны. В детскую, таким образом, мог проникнуть далеко не каждый.

Разрешение Дмитрий выпросил у Брукса еще в первые дни плена. Брукс чуть-чуть поворчал насчет «идиотских методов размножения», но потом выдал Дмитрию аккуратный квадратик бересты со своей подписью:

— На, поглядишь, заодно, как размножаются цивилизованные существа.

Поэтому с атсанским кордоном проблем не было. Но оставались мастерские и рабочая столовая. Брукс настрого предупредил, чтобы Дмитрий не убивал рабочих. А вот рабочих предупреждай-не предупреждай — им терять нечего. Дмитрий не слишком часто пользовался разрешением Брукса: каждый раз получались стычки, потом объяснения, выговоры и отсрочка с производством в жардинеры. Лучше уж наладить связь с пьютером в детской, на котором работала Алмис. После «думских» хитростей Дмитрия это будет легко.

Но сейчас надо было обязательно оказаться в детской самому. С утра в комнату Дмитрия ввалились Толик и Лакатош. Длинный голый хвост Лакатоша, высовываясь из-под подола белой лаборантской рубахи, нервно стучал кончиком по кафельному полу, усы вокруг черного носика мелко дрожали. Ничего хорошего. Толик тоже нервничал, дергал себя за отвороты синего халата. Где он добыл у атсанов синий халат — уму непостижимо. Видимо, атсаны Толика очень ценили: отдельный кабинет, свободный выбор темы, лучший пьютер затащили в этот кабинет из парка, дали синий халат и неограниченный запас дорогих арконских сигар.

Дмитрий потянулся, встал. Пару раз взмахнул руками, потом, закинув ноги на резной табурет, отжался от пола. Мясистый лист мышебоя, служивший ложем, свернулся аккуратным рулончиком. Поговаривали, что иногда мышебой начинал бунтовать, вспоминал о своей хищной природе и съедал того, кто в нем спал. Так лаборанты пугали новичков. Алмис рассказывала, что точно так же работницы детской пугали новеньких, будто по ночам осиновые корни насилуют девственниц. В первую неделю разыграть не удалось одного лишь Толика — наверное, потому что он абсолютно не считал себя пленником и, кажется, не совсем понимал, чем лаборатория в подземелье атсанов отличается от лаборатории в подземельях Института Нефти. Нет, отличия были довольно существенными: в Институте Нефти у Толика не ладилось решительно ни одно дело, а здесь, наоборот, получалось решительно все. Но Толик не видел в этом ничего странного, искренне считая, что ему просто-напросто наконец поперло. Когда Лакатош, знакомя нового алхимика с оборудованием, попытался у него под носом в порядке демонстрации смешать две бесцветных жидкости, не имевших ни вкуса, ни запаха — русалочьи слезы и божью росу, Толик вдруг схватил его за шерстистую серую лапку и серьезно спросил:

— Ты что делаешь? У тебя, может, насморк, а мне здесь работать!

Лакатош, конечно, знал, что божья роса в смеси с русалочьими слезами на свету дают молоко Шивы, детский страх и аммиак — вещества не шибко опасные, но очень вонючие. Но как об этом узнал Толик? Лакатош еще раз попытал счастья — эквапыри очень упорны, когда речь идет о том, чтобы кому-то поднасолить. Он подвел Толика к шкафу в дальнем углу кабинета и ткнул коготком в пузатую колбу, одиноко стоявшую на полке. В колбе пузырилась густая зеленоватая жидкость:

— А вот это трогать нельзя.

— Почему? — удивился Толик.

Лакатош придал своей длинной крысиной мордашке самое суровое выражение:

— Яд трупного слизня, экспериментальный образец.

— Ну-ка, ну-ка… — Толик поднес колбу к носу, помахал ладошкой над горлышком, а потом вдруг отхлебнул добрую половину и со стуком вернул колбу на место:

— Скажи слизню, чтобы нацедил еще пару литров. Этого нам и на сегодня не хватит.

Лакатошу ничего не оставалось, как расхохотаться и допить грибную настойку. Больше Толика не пытались разыграть. Зато Дмитрия в первый день разыграли по всей масти: и хищной койкой попугали, и подсунули вместо пьютера цветок-мухоловку, известный тем, что питается навозными мухами и, чтобы приманить еду, издает соответствующий аромат. Дмитрий только улыбался и демонстративно чесал затылок, но потом отвел одного самого веселого лаборанта, козлонога Кабриона, в сторону и ласково предложил поменять ему местами рога и гениталии. Кабрион не испугался, но так удивился, что Дмитрий понял: ребята просто шутят, и ставить себя здесь надо не грубо, а по-доброму. Похлопав Кабриона по горбатой спине, Дмитрий поволок его в буфет и напоил в счет будущего жалования. Буфетчик, старый атсан Флокс, купился на покровительственный вид Дмитрия и наливал щедро. Лишь потом Кабрион узнал, что формально Дмитрий считается рабом и поэтому не получает жалования, а значит, цену выпивки сдерут с него, Кабриона.

Дмитрий на этом не успокоился и на следующий день, отыскав у себя в пьютере «Думу», связал первые два этажа с рабочими интерфейсами коллег, напустив в эти интерфейсы ментов, террористов, секьюрити и секретарш. Получился отличный скандал. Именно тогда Дмитрий впервые столкнулся с Куном, точнее, Кун впервые столкнулся носом с кулаком Дмитрия. Этой стычки никто не видел, и Кун затаил злобу.

— Вы что бледные такие? — Спросил Дмитрий, кончив отжиматься. Теперь он сидел на полу в прямом шпагате и отрабатывал удары. — Кун завалил Брукса, а Фейерабий стал атсаном?

— Хуже, Дим… — Толик переминался с ноги на ногу.

— Говори, говори, — подбодрил Толика Дмитрий, ловко переходя со шпагата в низкую стойку.

— Кун… — Начал Толик и замолк.

— Ага, все-таки, Кун. — Дмитрий прыжком встал на ноги, потом, выгнувшись назад, сделал сальто и вновь оказался в прямом шпагате.

— Кун, Кун, — продолжил за Толика Лакатош, — в детскую повадился, вот что.

Дмитрий подтянул ноги и остался сидеть на корточках:

— А рабочие? Люлей ему не навешают?

— В том-то и дело, — Лакатош поскреб мохнатую верхнюю губу, — он с ними договорился как-то. Ты не думай, он не дурак. А вчера в буфете настойки перебрал и Флоксу похвалялся, мол, девку приметил, знаешь где? В детской! Знаешь, какую? Молодую, которая там на пьютере сидит…