— Иди сюда, — позвал Дмитрий, — и бутылку прихвати.
— Мы что, будем плавать вместе? — Удивилась Алмис.
— Нет, мы будем обмениваться информацией! — Дмитрий оттолкнулся от края бассейна и поплыл.
— Ныряй! Здесь можно.
Алмис взяла с подноса, лежавшего под столиком, высокие шестиграные бокалы и разлила строфарии. Она осторожно пригубила из своего бокала — строфария оказалась непривычно терпкой и приятной на вкус.
— Я нашла тоннели, — Алмис присела на край бассейна, осторожно болтая ножками в теплой воде. — Старые тоннели, совсем старые…
— Ну и что? — удивился Дмитрий.
— Они оплетают город, атсаны ими не пользуются. Там только белые черви. Атсаны могли бы перекрыть или разрушить, чтобы черви не лезли. Но ничего не делают.
— Может быть, кербы? — Дмитрий вспомил Святую Ма-Мин и поежился.
— Нет, кербы копают небрежно, без облицовки, их тоннели бысто рушатся… — Алмис прикончила первый бокал и налила себе следующий. — Их творения не имеют четкой планировки. А эти выстроены по какому-то плану. Я восстановила чертеж. Но его кто-то стер с моего пьютера. Вроде, Бруня стерла, заведующая наша…
— Хм, — Дмитрий подплыл к Алмис, взял у нее бутылку и отхлебнул прямо из горлышка, — ну и что? — Что-что?! — обиделась Алмис, — судя по плану, ходы не были завершены, для полной симметрии не хватает кольца под ареной, там всего шесть ходов, а должно быть двенадцать…
— Ты так все хорошо рассмотрела? — Дмитрий допил строфарию и зашвырнул бутылку в центр бассейна. Образовавшийся водоворот утащил ее куда-то вниз. С тихим звяканьем в стене открылась ниша, в которой появилась еще одна такая же зеленовато-бурая бутыль.
— У меня хорошая память, — пожала плечами Алмис.
— А что ты хотела узнать от меня? — спросил Дмитрий.
— Кто ты, рыцарь?
— Я — вот! — Дмитрий лениво выставил из воды все свое тело, — какой есть. Алмис слегка смутилась и оглядела его тело с ног до головы сквозь строфарию в стакане:
— И все?
— А которая часть тебя интересует больше? Алмис тихонько прыснула в кулачок:
— Ты несерьезен, рыцарь!
— А ты, моя красавица? — Дмитрий шутя схватил Алмис за ногу и стащил в воду.
— Негодяй! — Алмис вывернулась и отплыла подальше, — я с тобой о важных делах говорю! Ее красная простыня поплыла вслед за ней, извиваясь, словно хищная змея. Дмитрий выбросил простыню на нефритовый берег и поплыл вслед за девушкой.
— Я?! Ты хочешь знать, кто я?! Я — Тромп, великий и ужасный!!! Я победил Строителей и засунул их хвосты к ним в задницы!!! Берегись! Тебе не уйти от меня! Алмис весело взвизгнула, выскочила из бассейна и принялась удирать во все лопатки, прячась среди гобеленов и подушек.
— Ты — Тромп? — весело кричала девушка, — не смеши меня, я сечас лопну от смеха! Ты — великий победитель, создавший мир? Ты — гадкий мальчишка, и мерность у тебя не больше десятки!
— Нет, я помню строителей и их нелепые дрязги, — Дмитрий наконец чуть не поймал ее, но Алмис увернулась. — Я помню их дела и жалкие потуги… Я — память. Я — его жизнь!
— Фу, дурак! — Алмис запуталась в своей мокрой простыне. Сгробастав девушку в охапку, Дмитрий хотел прижать ее к стене за гобеленом. Но гобелен затрещал, они кубарем провалились в черное отверстие и выбили хлипкую дверь, ведущую в соседнее помещение.
— Какого…? — Дмитрий выпутался из под алой простыни и уставился на двух голых мужиков, сидевщих за грубым столом. Между мужиками стояла початая бутылка зеленого цвета с надписью «Портвейн». У Дмитрия от тоски защемило под ложечкой:
— Мужики, вы кто?
— Я — Кац, философ-мокрокосмист… — представился первый, бородатый толстяк.
— Ефим Хуман, — коротко представился второй, усатый карлик с кривыми мохнатыми ножками, — а вы чего такой шум подняли?
Алмис отобрала у Дмитрия простыню и с писком сиганула назад, к голубой воде и нефритовому кафелю. Дмитрий остался один на один с мужиками. Присел за стол.
— Портвею?.. — Предложил Кац, уважительно косясь на пояс с ножнами.
— Угу, — Дмитрий принял у толстяка граненый стакан, до краев наполненный приторной отравой, знакомой до боли. Опрокинул залпом. Хуман подлил еще:
— Давно не пили соков Родины, сударь?
Дмитрий кивнул.
— Вот так, — Хуман повернулся к Кацу, — возрастание мерности не убивает старых привычек. Я же говорил вам, коллега, что мерность — это не более, чем внешняя характеристика.
— Ни фига, — возразил Кац, наливая себе полный стакан, — мерность — характеристика сущностная, но не столько для субъекта, сколько для мира в целом. Любой скачок мерности повышает общую энтропию. Глупые поступки оказываются чудесами героизма, а недавняя история оборачивается мифом. Хуже того: даже новейшая история! Многие, например, всерьез уверены, что атсанские хортикультуртреггеры только тем и занимаются, что выносят за жрутерами дерьмо. Или пожалуйста, послушать, хотя бы, старого пердуна с его мечом…
— Ланселота, — усмехнулся Хуман, — он, как вы правильно заметили, старый пердун, да еще и маразматик, поэтому не может служить корректным примером…
— Какой Ланселот? — Вмешался Дмитрий в ученую беседу.
— Ланс Банник, — хором ответили Кац и Хуман. Кац ткнул жирным пальцем куда-то в сторону:
— Вон он, нашел друзей и вешает им лапшу про Черный Замок.
— Где?! — Дмитрий вскочил из-за стола.
— Да вон же, вон! Действительно, за соседним столом собралась компания, центром которой был не кто иной, как старичок из бара «Дракон». Старичок опирался, словно на клюку, на свой здоровенный меч. И как ему позволили протащить сюда это чудище? Наверное, в пылу праздника действительно приняли за клюку. Накачанные мужики, судя по гербовым татуировкам на бицепсах — беглые рыцари короны, внимательно слушали, как старик, зажмурившись, монотонно проговаривает какой-то текст.
Дмитрий подошел поближе, прислушался…
— Перед нами стала расти громада Черного Замка, — вещал старик. — Чем ближе мы приближались, тем больший трепет внушало это богомерзкое строение. Оно заставляло сжиматься сердца храбрейших. Оно заставляло опорожняться их кишечники. Оно заставляло смеживать веки, дабы не мог коснуться глаз его омерзительных линий. Пусть этот замок вечно снится стражникам тюремного форта в их гнусных подземельях! Ненавижу их! Ненавижу! Выкрикнув это, старик открыл глаза и увидел Дмитрия: