— В чем? — удивился Р.М. — Нам с вами не работать вместе.

— Не доверяете, — упрямо повторил Родиков. — Едете вы в Каменск, имея в мыслях какие-то обстоятельства, о которых я не знаю. Что-то здесь не так. Что?

— Думайте, — усмехнулся Р.М. — Есть причины, по которым мне нужно посмотреть на рисунки и поговорить с матерью Нади.

— Загадку загадываете?

— Вы ведь интересуетесь моими работами, сами говорили. Вот и поломайте голову. Это поиск открытий, а не преступников.

— Не знаю, — протянул Родиков. — Может, и так. Может — нет. Пожалуйста, будьте осторожны.

Р.М. пробыл у следователя больше времени, чем рассчитывал, и теперь торопился. Хорошую задачку он Родикову подкинул, все в условии четко и продумано. Вот только решения он и сам пока не знает.

Таня проводила его до агентства Аэрофлота. Автобус-экспресс плыл по шоссе как океанский лайнер, с едва заметной килевой качкой, укачивало, хотелось спать, но Р.М. знал, что не уснет и будет находиться в нервном напряжении до тех пор, пока не надавит на кнопку звонка и не услышит голоса Галки.

Почему-то именно сейчас, в покачивании экспресса, в сутолоке аэропорта, в очереди на регистрацию, ожидании в комнате со странным названием «накопитель», а затем, наконец, в салоне самолета Р.М. ощущал любимое им состояние какого-то провала в собственные мысли, когда рассуждения возникают не вследствие логических умственных операций, а являются откуда-то целиком, их нужно только обозреть и подивиться неожиданному совершенству. Слово «вдохновение» Р.М. не любил: он занимался методикой прогнозирования открытий, которая призвана была изгнать всякий туман из этой области человеческой деятельности, оставив рациональную структуру. А вдохновение и все прочие словеса, что возле этого понятия обычно паразитируют, относились пока к области, где рациональное отступает. Р.М. не любил слово «вдохновение» потому, что не мог пока определить ему рационального выражения, описать алгоритмом, научить себя и других приходить в это состояние по желанию и в любое время. Но когда такое состояние возникало само, Р.М. испытывал муки счастья — он действительно страдал, потому что хотел и мог в эти редкие минуты делать все, и минут этих было мало, и случались они вовсе не тогда, когда он сидел за машинкой, а так вот, к примеру, как сейчас.

Р.М. смотрел в иллюминатор на ослепительно фиолетовое небо и думал: почему все-таки не Галка, а ее дочь? Объяснение уже возникло, но он не анализировал его, старался пока просто запомнить. И одновременно — будто работал параллельно еще один мозг — появлялся рассказ.

Наступил День узнавания. Однако прежнего удовольствия не было. Проснувшись, Кирр подумал даже, что останется дома, хотя приглашение лежало на подносе — почетный листок, один из пятидесяти. Так вот и подходит старость — когда уже не рвешься, как прежде, первым на планете узнать ответ на очередной сакраментальный вопрос. Он должен пойти, ведь задавать будут именно его вопрос, впрочем, искаженный почти до неузнаваемости многочисленными поправками. Может, потому и не хочется идти на церемонию? Уязвленное самолюбие. Нет, пожалуй.

Кирр заставил себя встать, умыться и позавтракать. Сел перед телеэкраном, но аппарат не включал, думал. Почему мир устроен именно так, а не иначе? Вот вопрос, на который никогда не будет ответа. Много сезонов назад, когда еще только был открыт этот закон природы — закон вопросов и ответов, — одним из первых на церемонии узнавания был задан вопрос о сущности всего. И это был единственный случай, когда прямой ответ не был получен. Вместо этого каждый, кто присутствовал на церемонии, ощутил ужас. Больше никто никогда подобных вопросов не задавал.

Кирр вышел на балкон. Город опустел, на улицах не было даже полицейских. Интересно, — подумал Кирр, — что спросит сегодня полицейское начальство? Вроде бы все в нашей жизни давно регламентировано, однако, каждый раз после Дня узнавания в своде законов появляется нечто новое. Даже подметальщики улиц собираются в этот день и задают свои вопросы, и получают ответы, так и достигается прогресс во всех сферах жизни, во всех без исключения. Месяц на обдумывание вопроса, и миг, чтобы узнать ответ. О, это великий закон природы, более универсальный, чем законы сохранения, потому что ведь и законы сохранения стали известны людям в какой-то из Дней узнавания.

Тысячи лет назад люди молились богам. Богу-земле, например, и Богу-плодородию. Собирались в храмах и возносили молитвы. И вот однажды священник церкви Лунния, придя в состояние экстаза, вместо обычного обращения к Богу-погоде с просьбой о прекращении дождей, вопросил его: скажи, бог наш, ну почему третий месяц идут беспрестанные дожди, ну почему? И сотни молящихся одновременно с пастырем произнесли эти слова.

И услышали ответ.

Это не было гласом небес. Просто каждый, и в храме, и на поле, и на городской площади, везде, на всей планете неожиданно понял, что дожди на континенте идут потому, что над океаном Мира возник стойкий антициклон, и над береговой линией постоянно конденсируется влага.

Никто не знал, что такое конденсация, невежество древних было беспредельным. Тысяча лет прошла прежде, чем люди отточили искусство задавать вопросы, прежде, чем люди поняли, что логика познания мира требует постепенности и продуманности. Можно задать вопрос и не понять ответ. Можно задать вопрос и вообще не получить ответа.

Сначала вопрошатели собирались в храмах и думали, что обращаются к богу. Но однажды был задан вопрос: «Кто ты, Всемогущий? Какой ты?» К изумлению священнослужителей, ответ гласил: «Я не всемогущ, потому что никто не может быть всемогущим. Я не бог, потому что богов не существует. Я — Природа, я — Мир, в котором вы живете, и во мне нет разума, а есть одно только чистое знание, потому что природа знает о себе все».

Вот так. Что осталось сейчас от церкви? Величественные здания храмов, в которых разместили научные лаборатории и где ставили опыты, чтобы понять ответы Природы. Понять, чтобы суметь задать следующий вопрос. Искусство задавать вопросы развивалось веками: вопрос нужно было поставить так, чтобы ответ не был ни тривиальным, ни непонятным.

У Природы нет тайн от людей, — говорили философы, — у нее есть ответы на все наши вопросы, нужно только уметь правильно их задать, а это — великое искусство.

Что же случилось? Почему Кирр не пойдет сегодня в Совет физиков и не будет вместе с другими спрашивать Природу: какова критическая масса обогащенного урана, необходимая для начала цепной реакции?

Ответ получат, конечно, и без его, Кирра, участия, в Совете всегда избыток избранных на случай смерти кого-нибудь, болезни или иных обстоятельств. У него, Кирра, иные обстоятельства. Он убежден, что вопрос о критической массе урана задавать нельзя. Природа слепа и туга на ухо, она слышит лишь общее мнение, а не мысли каждого. До каждого ей нет дела. Какова критическая масса? А через месяц спросят: как создать из урана взрывное устройство? То, что будет задан этот вопрос, Кирр не сомневался.

Мысль, которая пришла ему в голову, выглядела кощунственной и не укладывалась в философскую концепцию Мира. Кирр это понимал и никому не рассказывал о том, над чем размышлял последние недели. Нужно ли обо всем существенном и несущественном, главном и второстепенном в науке, технике, жизни спрашивать Природу? Почему бы не попробовать ответить самостоятельно? Может быть, не получится. Наверняка, придется потратить не один месяц или даже не один год, чтобы самим отыскать ответ. Может, это вообще не удастся. Но нужно пробовать. Пытаться! Думать и искать…

Что делать? Как убедить людей сначала думать самим, и лишь в крайнем случае — спрашивать? Почему обязательно — спрашивать? Почему нельзя самим? Почему?

Любопытная ситуация с этим неведомым Кирром. Он не человек, схема, человека нужно будет еще придумать. Расхожая форма «нужно уметь задавать вопросы природе», если ей придать прямой смысл. Что это за мир, где природа прямо и недвусмысленно отвечает на вопросы? Природа-бог? Нет, конечно, бог неинтересен. Может быть, этот мир находится в памяти компьютера, и сам Кирр — всего лишь эвристическая программа, способная к саморазвитию и по мере накопления знаний обращающаяся с вопросами к внешним запоминающим устройствам? Впрочем, это тоже не очень интересно — было, старо, отличаются разве что нюансы. Нет. Самое интересное в идее — ее возможная естественность. Реальный мир, похожий на наш, в котором законы природы организованы именно таким образом. Какой мир лучше: наш или мир Кирра, где природа изначально все о себе знает, и где познающий разум может развиваться, не экспериментируя, а лишь задавая вопросы и осмысливая ответы, чтобы задать новые вопросы.