Р.М. кончил выгребать из ящиков стола бумаги и с удивлением обнаружил, что незаконченных расчетов, если начать сводить концы с концами, как раз и наберется на два месяца. Придется досчитывать. А за два месяца мало ли что случится…

Домой из Каменска он вернулся под вечер и застал Таню за уборкой — воспользовавшись его отсутствием, жена мыла окна, по комнатам гуляли сквозняки. Ужиная, Р.М. рассказал самое главное, показал рисунки — обе папки он привез с собой. Потом вытащил старую картотеку и до полуночи переписывал фамилии и адреса.

Тридцать семь девушек. Хорошо, если хоть кто-то из них остался в городе. А если уехали, как Галка и Марианна? Нужен следственный отдел, чтобы раскопать хотя бы новые адреса. Может, действительно попросить Родикова?

Наутро Р.М. отправился на работу, и оказалось, что следователь звонил сам.

К прокуратуре Р.М. завернул по дороге домой, милиционер в проходной не помнил, выходил ли Родиков, пришлось звонить. Следователь оказался на месте.

— Посмотрели рисунки? — спросил он, когда они минут десять спустя встретились у афишной тумбы.

— Да. В живописи я не разбираюсь, с этой точки зрения рисунки меня не интересовали. А в остальном… Давайте сядем, Сергей Борисович, я хочу рассказать вам историю двадцатилетней давности, вам она может показаться неинтересной, и если мы будем стоять, вы уйдете.

— А встать и уйти я, конечно, постесняюсь, — усмехнулся Родиков. — Ну хорошо, только в темпе. Мы с женой сегодня в кино собрались.

Они подошли к скверу и сели так, чтобы видеть подъезды к автобусной остановке — Родиков готовил себе путь к отступлению. Р.М. начал рассказывать, и лицо следователя, сначала вежливо-равнодушное, стало заинтересованным, потом хмурым. Родиков долго молчал, глядя отсутствующим взглядом на суету около автобусной остановки.

— Что скажете, Сергей Борисович? — нетерпеливо спросил Р.М.

— Не знаю, чем могу помочь, — Родиков пожал плечами. — Мысль вашу я понимаю. Вы боитесь, что такая же история может произойти у всех женщин, с которыми вы проводили… гм… испытания. Основан ваш страх на совпадении, которое может быть случайным. И вы хотите, чтобы я помог отыскать всех с помощью розыскного аппарата, который я в силах задействовать. Но вот этого, извините, я как раз и не могу.

— Вам же проще найти людей, чем мне…

— Проще. Но чтобы искать, нужны основания. Факт преступления, хотя бы попытка, нечто материальное, а не ваши интуитивные догадки, которые меня совершенно не убеждают. Я так и не понял, каким образом ваши вопросы, пусть даже их был миллион, могли повлиять не на самих женщин даже, а на их потомство по женской линии. Ну, допустим, вы мне это когда-нибудь объясните. Но, чтобы начать действовать, мне нужно письменное заявление, скажем: «Такие-то женщины, как я подозреваю, украли у меня такого-то числа алмазные подвески стоимостью полмиллиона франков. Прошу начать розыск…»

— Очень смешно, — пробормотал Р.М.

— Конечно. И прокурору будет смешно, когда он станет снимать с меня стружку за самовольные розыскные действия.

— Значит, помочь вы не сможете, — резюмировал Р.М.

— Официально — нет. А неофициально… Объясните мне, ради бога, вы что, лысенковец?

Р.М. изумленно посмотрел на Родикова и рассмеялся.

— Да, — сказал он наконец, — это можно и так интерпретировать. Вы правы. Извините, что отнял у вас время.

Р.М. встал, но Родиков продолжал сидеть и смотрел на Романа Михайловича снизу вверх.

— Сядьте, — попросил он, — мы прошли половину пути. Пройдем вторую.

Р.М. послушно сел.

— Получается, — продолжал Родиков, — по-вашему же получается, что, несмотря на заключение экспертов, в смерти девушки косвенно виноваты внешние причины. Вы обвиняете себя и боитесь оказаться виновным еще в нескольких трагедиях. Независимо от правильности этого вывода, как мне к вам относиться — с осуждением или сочувствием? Объясните мне, ради бога: неужели человек, начиная что-то делать, не обязан обдумать все следствия? Ваши рассуждения о том, что тесты могли повлиять на детей, которых не было и в проекте, меня не убедили. Предвидеть это вы не могли, это и сейчас выглядит глупо. Но вы должны были предполагать, что кто-нибудь из девушек окажется потенциальной ведьмой. Будем называть так, хотя это слово мне очень не нравится, существа дела оно не отражает. Чем кончались истории с ведьмами, вы знали… Как-то у нас по одному делу проходила женщина. Скорее всего, она не была ведьмой в вашем понимании. Но что-то в ней было… Тяжелый взгляд, который потом долго преследовал. Если вы встречались с ней взглядом, то потом неделю ходили, щурясь. Все ее сторонились, у нее не было подруг, мужа, детей, и на работе ее так возненавидели, что решили засадить в психушку. Директор вызвал скорую, она догадалась, устроила дебош, что-то в кабинете разбила, попала в милицию, а те отправили на психэкспертизу. Никаких существенных отклонений у нее не нашли. Но как ей жилось, по-вашему?

— Я понимаю, что вы хотите сказать… — начал Р.М.

— Еще бы не понять.

— То есть, сейчас понимаю. А тогда… Не стану ссылаться на молодость

— это глупо. Но я действительно в мыслях не имел, что тесты способны возбудить то, что скрыто глубоко в подсознании или даже еще глубже. Речь шла о проверке. Гипнотическое влияние вопросов я не рассматривал. Гипноз — особая область. Впрочем, я не оправдываю ни себя, ни других, кто проводит опыт, не зная, чем он может кончиться. Но если вы так смотрите на эти проблемы, почему не хотите помочь найти остальных?

— Официально не могу. Как частное лицо — попытаюсь. То есть, найду, конечно, и надеюсь, что все окажутся живы и здоровы.

Странное происходило в жизни. Р.М. хотел уйти с работы, и шеф не был от этого в восторге. Гарнаев хотел работать, не представлял себе жизни без обсерватории, но его увольняли. По решению партийного собрания. Решение не было направлено против Евгения лично: указали на несоответствие шести человек, среди которых были три бывших завлаба, не прошедшие аттестацию. Эти люди четверть века назад первыми поднялись на плато, поставили здесь палатки, а затем и телескопы. Люди, которые начинали дело.

Конечно, они жаловались: сначала в партком Академии, потом в горком. Дальше обещаний разобраться дело не шло. Гарнаев не жаловался Роману Михайловичу на жизнь, жаловаться он не умел, рассказывал о себе с изрядным юмором, но чувствовалось, что человек опустил руки. Борьба со «стариками» велась под лозунгами перестройки, все, что писалось в протоколах, было правильно по форме, хотя и полностью искажало суть дела. Гарнаев уже не верил, что до этой сути докопается какая-нибудь комиссия, тем более партийная, а не астрономическая.

Р.М. переписывал для Родикова данные из картотеки, когда явился Евгений, заполнив квартиру топотом и шумом. Таня приготовила кофе и сама осталась послушать. После возвращения мужа из Каменска, Таня была непривычно молчалива, рассказ о поездке выслушала рассеянно и ни о чем не расспрашивала. Романа Михайловича это удивило, но и он промолчал. Чувствовал, что не сумеет рассказать все, как было, потому что придется коснуться и того, чего не должно было быть. Так они и жили второй день, сдерживая смутное ощущение недовольства друг другом. Когда пришел Евгений, перечеркнув их зыбкую тишину своими, вполне земными, проблемами, Таня решила, видимо, что Гарнаев — именно тот третейский судья, который может понять всех, кроме себя. Пили кофе, Таня рассказывала Евгению о последних событиях, и Р.М. удивлялся, обижался даже, потому что точка зрения жены неожиданно оказалась несходной с его точкой зрения, Таня могла бы объясниться с ним наедине, а не на такой вот конференции, когда и возразить толком не сумеешь. Она, например, считала, что уход мужа с работы — поступок, который можно было оправдать в тридцать лет, а не сейчас, когда жизненный уклад сложился, ломка его непременно скажется на здоровье, о котором Рома не думает, воображая, что он вечен. И поездка его в Каменск была ударом по семейному бюджету, причем в критический момент, и ничего толком не принесла — разве что эти рисунки, которые бывшая знакомая могла прислать и по почте.