Нет ничего печальнее, чем безработный физик-экспериментатор. Безработные врачи думают иначе, но они ошибаются. Безработный врач может хотя бы лечить своих домашних. Безработный журналист может писать обличающие статьи. Безработный инженер может переделывать кран на кухне. А физик, привыкший работать на сложной аппаратуре? Поэтому нечего удивляться, что Евгений Брун принял предложение совершенно незнакомого ему врача, даже не подумав, получит ли за работу хоть один шекель.

В теологические, мистические и психотерапевтические детали идеи Евгений и вдаваться не стал.

— Понимаешь, — сказал ему Рискинд в первый же вечер, отправив Элину с сыном спать и угощая гостя на кухне чаем с печеньем, — душа, потенциальная способность мыслить, появляются у зародыша в первые же часы после зачатия. В тот момент, когда инструмент врача-убийцы приближается, чтобы лишить зародыш жизни, он это чувствует, он это уже понимает. Ему становится безумно страшно — представь, что огромный нож приближается, чтобы разрезать тебя на части, и ты ничего не можешь сделать… Это ведь зафиксировано приборами — как дергается плод, когда инструмент его еще даже и не коснулся… Так вот тебе задача, как физику. Славин умеет выделять души людей в момент смерти. Ты должен видоизменить прибор так, чтобы извлекать и сохранять нерожденные души. Если женщина хочет совершить убийство, это ее дело. А наше с тобой — сохранить жизнь. Ясно?

Трудно сказать, было ли Евгению уже что-то ясно в тот вечер. Но физик по призванию отличается тем, что, однажды над чем-то задумавшись, остановиться уже не может. Как автомобиль, лишенный тормозов.

Говорят, что для абсорбции ученых ничего не делается. Это ложь. Я не говорю о стипендии Шапиро (кстати, я недавно читал: чиновник, отвечающий за абсорбцию ученых в министерстве, очень обижается, что стипендию называют именем давно ушедшего в отставку Шапиро, а не его, Каневского, именем). Я имею в виду общественный Институт в Иерусалиме — здание в районе Рехавии, куда каждый безработный ученый может запросто придти и поработать на компьютере или даже в лаборатории, чтобы не потерять навыки. Лаборатории, сами понимаете, еще те, но ведь навыки можно сохранять даже измеряя в миллионный раз величину заряда электрона.

Вот там-то Евгений Брун и собрал свой прибор. О патенте и не подумал. Какой, впрочем, патент, господа? Для этого деньги нужны, а Евгений с матерью жил на пособие. Прибор получился чудо — вот, что значит, не дать физику работать в течение трех лет. Идеи аккумулируются, руки жаждут, и возникает шедевр. А если не давать физику работать этак лет десять… Впрочем, это проблема для отдельного рассказа.

Евгений назвал свой аппарат «эмбриовитографом». Никакой заботы о потребителе — сразу и не выговоришь. Алекс повертел прибор в руках («эмбрио…» получился размером с транзисторный приемник!) и остался доволен. На следующий день он сделал второй шаг к своему преступлению.

В «Шарей цедек» абортов не производили — о причине читатель догадывается. Алекс отправился в «Хадасу», где у него был знакомый гинеколог, и попросил разрешения присутствовать во время предстоящей нынче плановой операцию по убиению плода.

— Зачем тебе? — удивился приятель. — Собираешься переквалифицироваться? Так у вас там, насколько я знаю, аборты считаются криминалом!

— Да, — подтвердил Алекс, — есть заповедь «не убий». Именно поэтому я и хочу поприсутствовать.

Приятель не понял логики, но и отказать не нашел основательной причины. Коллега, все-таки.

Надеюсь, читатель меня простит, если я не стану описывать операцию. Детали ничего ему, читателю, не скажут. Главное — уходя из больницы, Алекс имел при себе заключенную в «магнитную колыбель» душу убитого только что врачами зародыша мужского пола.

Из «Хадасы» Рискинд отправился прямо в Рехавию, где его ждал в институте для безработных ученых Евгений Брун. Аппарат подключили к компьютеру, и Алекс с Евгением услышали биение сердца, какие-то вздохи, шорохи и бормотание.

— Потрясно, — сказал о собственной работе господин Брун. — И ты думаешь, что он будет расти?

— Душа жива, — убеждая самого себя, подтвердил Алекс, — и теперь ее не убить.

В теориях реинкарнаций Евгений не был силен и потому согласился.

Прежде чем сделать третий шаг к своему преступлению, Алекс Рискинд отправился к раввину Райхману в ашкеназийскую синагогу Неве Яакова. Самое интересное, что он вовсе не был религиозным человеком, кипу носил по прагматическим соображениям, и тем не менее, когда возникла потребность излить душу, Алекс взял в собеседники раввина, а не физика. Раввину он доверил свои мысли, свои записи и свои планы. И вот, что он услышал:

— Творец запрещает убивать плод в чреве матери. Но я не уверен в том, что твое решение — единственно возможное в данной ситуации. Тело и дух едины в этой жизни. Оставь свои записи — я поразмыслю над ними.

К сожалению, рав Райхман размышлял очень долго — несколько лет. До самого суда. Может, не будь он таким тугодумом, Алекс Рискинд не наделал бы глупостей?

Через три месяца «магнитная колыбель», соединенная с компьютером IBM/AT-860, содержала и пестовала души сорока трех зародышей, что говорит о высокой потенциальной рождаемости среди нерелигиозного израильского населения. Алексу приходилось трудно — он вынужден был зарабатывать на хлеб насущный в «Шарей цедек», между сменами мотаться по больницам, присутствуя при операциях прерывания беременности, причем приятелям надоело терпеть постороннего в операционном зале и Рискинду норовили поручить хотя бы подавать инструмент — а каково это было для его возмущенного сознания? И еще дома — Элина почему-то решила, что муж завел любовницу, иначе с чего бы он стал таким постным в постели… Ну почему жены, наблюдая неожиданно охлаждение супруга, видят единственную причину в появлении соперницы? Как известно, из всех причин эта — последняя.

Еще через несколько месяцев произошли три события: а) Элина Рискинд, следуя дурному примеру мужа (как она понимала дурной пример), завела себе любовника, что как-то сгладило нараставшую напряженность в семейной жизни, б) Евгений Брун получил, наконец, стипендию Шапиро и оставил своего друга Алекса расхлебывать заваренную вместе кашу, в) первый из зародышей достиг возраста, когда нормальные младенцы появляются на свет.

Из этих событий нас, конечно, интересует третье, ибо первые два, хотя и повлияли на жизнь Алекса, но все же не могли фигурировать в обвинительном заключении.

Душа зародыша перешла в иное качество в одиннадцать утра. Алекс как раз сменился и поехал со смены не домой, а в институт, ставший за полгода для него роднее собственной жены. Из «магнитной колыбели» доносились странные звуки, совершенно не похожие на вопли младенца, рожденного обычным способом. Скорее эти звуки напоминали стенания старика, проснувшегося поутру с привычной болью в печени. Алекс подключился к аппаратуре аудиоконтакта с компьютером и услышал:

— Господи, и это называется жизнь?

По-русски, кстати.

Говорить с новорожденной душой — занятие не из легких. Алекс попытался сказать нечто вроде «мир тебе, входящий», но компьютерный транслятор выдал какую-то абракадабру, отчего душа-младенец зашлась воплем, едва не разорвавшим Алексу барабанные перепонки.

На второй контакт он решился через три дня. За это время душа освоилась в мире, начала даже покидать «магнитную колыбель» и парить над потолком, чего, конечно, никто не видел по причине полной прозрачности и даже нематериальности означенной души. Это был, между прочим, мальчик, и звали его Эдиком. То есть, он сам себя назвал Эдиком, а на вопрос Рискинда ответил:

— Так бы меня назвала мама, если бы я родился.

Ему, конечно, виднее.

Душа младенца отличается от живого младенца не только тем, ей не нужно совать грудь и менять пеленки. Душа, даже новорожденная, обладает всеми знаниями всех предшествовавших реинкарнаций, а Эдик, к тому же, обладал еще и явными задатками гения в области абстрактного мышления. Если бы он родился… Но чего уж жалеть о несбывшемся! Алекс вел с Эдиком многочасовые беседы, в ущерб собственному здоровью, поскольку забывал о еде, в ущерб семейной жизни, поскольку позволял Элине путаться с каким-то ватиком, и в ущерб бюджету, поскольку опаздывал на работу, и однажды получил письмо о увольнении.