– Дитя мое, я с детства был окружен врагами, я был заложником при дворе Ричарда, я не знал, ложась спать, встану ли с постели или буду найден на ней мертвым. Но подлецом я не стал.

– Подлецом-то вы не стали, но ожесточились. Король мой все ж таки не поступал с англичанами, как вы с французами. И уж конечно, я никто перед королем. Однако все мы, и короли - никто перед Богом, а Он умер за нас.

– Джоанна, - я уже не скрываю боли, я стараюсь всю ее вложить в свой голос. - Понимаешь, дело даже не в том, каков он. А в том, что эта твоя жертва никому не нужна. И твои голоса - не от Бога. Я готов признать, что ты не еретичка и не в прелести, а просто немного больна, хотя в остальном мыслишь здраво. Но я никогда не признаю, что ты права, потому что прав я, Джоанна. Вот как все просто. Я прав. Бог отдал моему отцу корону Англии, а мне - корону Франции. Бог отнял разум у ваших пэров и даровал мне победу при Азенкуре. И Бог десять лет назад поднял меня со смертного одра, чтобы я мог принести Франции мир. Ты права, его можно получить лишь на конце копья, только это мое копье, Джоанна. Бог ведь не может противоречить Сам Себе, Он не капризная дама, чтобы сегодня благоволить одному рыцарю, завтра - другому. Ему надоело, что ваши герцоги творят - и он отдал Францию мне. Покориться мне - не стыдно и не страшно, потому что я - Его молот.

Жанна смотрит на меня внимательно исподлобья, словно не верит своим ушам. А потом медленно говорит:

– Ваше величество, я слыхала, что вы человек ученый и хорошо знаете Писание. Как же это вы можете говорить такие вещи? Я вот почти неграмотна, но я всегда очень внимательно слушаю проповедь и знаю, что когда народ Божий творил неправду - Бог отдавал этот народ в руки язычников, а после, когда народ каялся - даровал ему победу. Если вы и в самом деле молот Господень - а на то очень похоже, ваше величество, - то этим самым молотом Бог и кует французов. Он сует нас в горнило всех вместе - бретонцев, нормандцев, орлеанцев и лотарингцев - а когда раскалит хорошенько, тогда проковывает, чтобы спаять накрепко. Я не хочу идти в огонь - но ведь и железо не хочет. Однако иначе клинка не сделаешь. Вы мне хотите сохранить жизнь и требуете за это, чтобы я бессовестным враньем погубила свою душу. Пока я вас слушаю - все так убедительно, что страх берет, а как вы замолкаете - я снова не могу понять: если вы так правы, почему боитесь меня отпустить? Разве я такой уж страшный военачальник против вас? Да я всему этому на ходу училась от господ, что с вами воевали эти двадцать лет, и все еще воюют - а я уж год как в заточении. Однако же вас бьют, без меня бьют, я слушаю разговоры солдат и знаю это. Я для того только и нужна была, чтобы сказать им: они побьют вас, нет сомнений. Осмотритесь, ваше величество, вы ведь уже не с арманьяками бьетесь. С французами. Даже если я отрекусь, если предаст и отступит король и все пэры - то французы уже не дрогнут.

Шелковое платье, бесполезная тряпка, лежит на грязной соломе. Жанна смотрит на меня и я понимаю, что опять сплоховал. Так уже было с одним лоллардом - этот еретик и в огне оставался тверд и призывал своих сообщников встречать мучения без страха. Я люблю мужественных и честных людей. Я велел вытащить его из пламени и предложил помилование и полное содержание в течение всей жизни, если он отречется от своей ереси. Он плюнул в меня и велел стражникам тащить его обратно в костер. Мне не везет с попытками проявить милосердие.

– Тогда почему ты цепляешься за свои откровения?

– Да потому что это правда, ваше величество! Как это вы, такой умный человек - и такие простые вещи не можете понять! Как ребенок малый, честное слово. Вы что, не понимаете, что пока вы людей не морили во рвах - вы еще могли стать нам добрым королем, а как начали, так подвиньтесь? Да выйдите отсюда в город - каждый камень кричит, что не хочет больше носить англичанина!

– Камням, - я цежу это сквозь зубы чуть ли не со стоном, - придется вытерпеть присутствие англичан… и еще кое-что…

– Что вами? - спрашивает Жанна. - Вы как будто пытались встать несколько раз, но не могли.

– Мне отказали ноги, - я закрыл глаза, чтобы остановить вращение чадящих факелов. - Уже два месяца как… Болезнь, которую Бог отвел от меня девять лет тому… она вернулась. Может, я протяну еще год - я просил десять… А может, нет.

– Отпустите меня, - просит Жанна. - Отпустите на волю, домой, а не в монастырь. А сами возвращайтесь в Англию, растите сына и будьте англичанам добрым государем. И проживите мирно и счастливо столько лет, сколько вам осталось.

– Дашь обязательство никогда не поднимать оружия против англичан?

– Нет, ваше величество. Я таким словом себя не свяжу. Бог велел мне изгнать англичан за пролив, и я не сложу оружия, пока дышу.

– Я так же не могу отпустить тебя, как ты не можешь дать мне обещание мира, - на какое-то время боль отступает, я стараюсь воспользоваться этим временем. - Ты понимаешь, почему. Я умираю. И не могу позволить тебе остаться живым знаменем Франции. Не могу вернуться домой и насладиться оставшимися днями. Мой сын еще мал, мой брат… он прекрасный солдат, но не политик и не правитель. Если мы упустим сейчас Францию из рук - в Англии поднимут голову все, кто ненавидит Ланкастеров. Начнется резня, вроде той, что творилось здесь двадцать лет назад. Я люблю Англию, Джоанна. Я не хочу для нее такой судьбы.

– Если вы отступите сейчас, Бог даст вам долгую жизнь, и вы еще уведете с собой достаточно солдат, чтобы опереться на них. Герцог Бургундский, ваш союзник, поможет вам. Я не верю, что король, поступая по правде, может погубить королевство.

– Джоанна, политика и правда ничего общего не имеют.

– Значит, вы все же не верите, что правы перед Богом, ваше величество? - Жанна смотрит на меня с жалостью. - Бедный, несчастный вы человек! Я ведь раньше ненавидела вас, а вот теперь не могу. Я-то думала, что вы так жестоки от злобы, а теперь вижу, что вы просто боитесь.

– Я прав! - мне не хватает воздуха, я чувствую, как пол шатается. - Я похоронил в этой земле свою молодость, а теперь и свою жизнь, а если мне придется убить тебя - похороню и честь; но я пролил здесь слишком много английской и французской крови, чтобы сказать "Я неправ" - и просто так уйти! Джоанна, я люблю мужество и верность, потому что их мало осталось в наши дни - но вся моя любовь не помешает мне казнить тебя, потому что Англию я люблю больше!

– Я понимаю, ваше величество. Ваша любовь к Англии не помешает вам казнить меня, а моя любовь к Франции не помешает мне молиться за вас - давайте же разойдемся на этом, и посмотрим, чья любовь сильнее.

Я хочу сказать ей еще что-то - но голос отказывает. Горло мне набили соломой, я весь до треска в боках набит соломой, я - кожаное чучело на носилках, и сейчас меня подожгут на потеху толпе… Я делаю рывок - и падаю, падаю лицом вниз на грязную солому пола. Она тянет ко мне руки, чтобы помочь - но она прикована к постели. Потом откуда-то издалека доносятся удары и крики: "Ведьма! Сука! Что ты с ним сделала, с нашим государем!" Кричат - они. Она не издает ни звука, и я тоже не могу издать ни звука, чтобы остановить это.

Я должен пойти на казнь. Я подписал приговор, и я не могу не пойти на казнь теперь, это будет малодушно - отлеживаться в замке, пока она горит… Но ведь и я горю - как быть, что делать? Я горю, четверо дьяволов волокут в горнило мой портшез, а пятый смеется и пляшет впереди.

– Нет, - шепчу я. - Не может быть, Господи, не может этого быть, я же прав, я же пытался дать Англии покой, если бы мы не воевали во Франции - нас бы разорвало изнутри, а мир в стране - это долг короля, и не может того быть, чтоб Господь карал меня за это.

– А как же! - хохочет мой палач. - А то! Конечно же, ты прав, Гарри. У нас там все правы, ни одного виноватого нет. То есть, попадаются такие, кто откровенно признает, что любил мучить и убивать - но их меньшинство, Гарри. В основном - честные трудяги, вроде тебя или того парня, который рассуждал, что лучше одному человеку умереть за народ. Просто дивная компания подобралась, одни достойные люди, и все исполняли свой долг. Ты им понравишься обязательно, Гарри.