Священник (в волнении). Я не могу отвечать. Я, так сказать, поражен и замолкаю.

Александра Ивановна. Ох, кабы я была архиерей, я бы вас научила Ренана читать и папироски курить.

Петр Семенович. Mais cessez au nom du ciel. De quel droit? [19]

Александра Ивановна. Пожалуйста, меня не учи. Я уверена, что батюшка на меня не сердится. Что ж, я сказала все. Хуже бы было, если бы я зло держала. Правда?

Священник. Извините, если я не так выражался, извините.

Неловкое молчание. Священник идет к стороне и, раскрывая книгу, читает. Входят Люба с Лизанькой. Люба, 20-летняя красивая, энергичная девушка, дочь Марьи Ивановны, Лизанька, постарше ее, дочь Александры Ивановны. Обе с корзинами, повязанные платками, идут за грибами. Здороваются – одна с теткой и дядей, Лизанька с отцом и матерью – и со священником.

Те же, Люба и Лизанька.

Люба. А где мама?

Александра Ивановна. Только что ушла кормить.

Петр Семенович. Ну, смотрите приносите больше. Нынче девочка принесла чудесные белые. И я бы пошел с вами, да жарко.

Лизанька. Пойдем, папа.

Александра Ивановна. Поди, поди, а то толстеешь.

Петр Семенович. Ну, пожалуй, только папиросы взять. (Уходит.)

Те же, без Петра Семеновича.

Александра Ивановна. Где же вся молодежь?

Люба. Степа уехал на велосипеде на станцию, Митрофан Ермилыч с папа уехал в город, мелкота в крокет играют, а Ваня тут, на крыльце, что-то с собаками возится.

Александра Ивановна. Что ж, Степа решил что-нибудь?

Люба. Да, он повез сам прошение в вольноопределяющиеся. Вчера он препротивно нагрубил папа.

Александра Ивановна. Ну, да ведь и ему трудно. Il n'y a pas de patience qui tienne [20]. Малому надо начинать жить, а ему говорят: ступай пахать.

Люба. Папа не сказал ему так. Он сказал...

Александра Ивановна. Ну, все равно. Только Степе надо начинать жить, и что он ни задумает, все нехорошо. Да вот он и сам.

Степа въезжает на велосипеде.

Те же и Степа.

Александра Ивановна. Quand on parle du soleil, on en voit les rayons [21]. Только что об тебе говорили. Люба говорит, ты нехорошо поговорил с отцом.

Степа. Нисколько. Ничего особенного не было. Он мне сказал свое мнение, а я сказал свое. Я не виноват, что наши убеждения не сходятся. Люба ведь ничего не понимает и обо всем судит.

Александра Ивановна. Ну и что же решили?

Степа. Я не знаю, что папа решил; я боюсь, что он сам хорошенько не знает, но про себя я решил, что поступаю в кавалергарды вольноопределяющимся. Это у нас изо всего делают какие-то особенные затруднения. А все это очень просто. Я кончил курс, мне надо отбывать повинность. Отбывать ее с пьяными и грубыми офицерами в армии неприятно, и потому я поступаю в гвардию, где у меня приятели.

Александра Ивановна. Да, но папа почему не соглашался?

Степа. Папа? Да что же про него говорить. Он теперь под влиянием своей idée fixe ничего не видит, кроме того, что ему хочется видеть. Он говорит, что военная служба есть самая подлая служба и что поэтому надо не служить; а потому он мне денег не даст.

Лизанька. Нет, Степа, он не так сказал, я ведь была тут. Он сказал, что если нельзя не служить, то надо идти по набору, а что идти вольноопределяющимся значит самому избирать эту службу.

Степа. Да ведь я буду служить, а не он. Он служил же.

Лизанька. Да, но он говорит, что он не то что не даст денег, а не может участвовать в деле, противном его убеждениям.

Степа. Никаких тут нет убеждений, а надо служить, вот и все.

Лизанька. Я только сказала, что я слышала.

Степа. Я знаю, ты во всем согласна с папа. Тетя, вы знаете, Лиза совсем во всем на стороне папа.

Лизанька. Что справедливо...

Александра Ивановна. Да уж это я знаю, что Лиза всегда на стороне всякой глупости. Она чует, где глупость. Elle flaire cela de loin [22].

Те же и Ваня. Вбегает Ваня в красной рубахе, с собаками, с телеграммой.

Ваня (к Любе). Угадай, кто приезжает?

Люба. Нечего угадывать кто. Давай телеграмму. (Тянется. Ваня не дает.)

Ваня. Не дам и не скажу. Тот, от кого ты покраснеешь.

Люба. Глупости! От кого телеграмма?

Ваня. Вот и покраснела, покраснела. Тетя Алина, правда, покраснела?

Люба. Какие глупости! От кого? Тетя Алина, от кого?

Александра Ивановна. Черемшановы.

Люба. А-а!

Ваня. То-то! – А! А отчего краснеешь?

Люба. Тетя, покажите телеграмму. (Читает.) «Будем с почтовым трое. Черемшановы». Значит, княгиня, Борис и Тоня. Ну что ж, я очень рада.

Ваня. То-то очень рада! Степа, смотри, как покраснела.

Степа. Ну полно приставать, все одно и то же.

Ваня. Да, оттого, что и ты за Тоней приударяешь. Так уж вы киньте жребий, а то нельзя брату на сестре, а сестре за брата.

Степа. Полно врать. Лучше не трогай. Сколько раз тебе говорили.

Лизанька. Да если с почтовым, так они сейчас приедут.

Люба. И то правда. Так мы не пойдем.

Входит Петр Семенович с папиросами.

Те же и Петр Семенович.

Люба. Дядя Петя, так мы не пойдем.

Петр Семенович. А что?

Люба. Черемшановы сейчас приезжают. Лучше сыграем пока один сет в теннис. Степа, будешь?

Степа. Пожалуй.

Люба. Я с Ваней против тебя с Лизанькой. Согласны? Так я пойду шары возьму и ребят приведу. (Уходит.)

Те же, без Любы.

Петр Семенович. Ну, вот и остался.

Священник (хочет уходить). Мое почтение!

Александра Ивановна. Нет, подождите, батюшка, мне хочется поговорить с вами. Да и Николай Иванович подъедет.

Священник (садится и опять закуривает). Может быть, долго?

Александра Ивановна. Да вот кто-то подъехал. Должно быть, он.

Петр Семенович. Какая же это Черемшанова? Неужели урожденная Голицына?

Александра Ивановна. Ну да. Та самая Черемшанова, которая жила в Риме с теткой.

Петр Семенович. Вот рад буду увидать. Не видались с Рима, когда она пела со мной дуэты. Премило пела. Ведь у нее двое детей, кажется?

Александра Ивановна. Да она с ними и приезжает.

Петр Семенович. Я не знал, что они так близки с Сарынцевыми.

Александра Ивановна. Не близки, а они жили вместе прошлого года за границей. И мне кажется, что lа princesse a des vues sur Louba pour son fils. C'est une fine mouche, elle flaire une jolie dot [23].

Петр Семенович. Да ведь Черемшановы сами были богаты.