Она отмахнулась от его извинений.

— Я бы нашла другой способ устроить им неприятности. Я все равно не вписываюсь в их стереотипы.

— Возможно, но нельзя же из-за этого бежать из города. Здесь есть другие школы, где тоже требуются учителя.

— Не надо мне никакой другой школы, мне и Академия не, была, нужна. Преподавание — не мое призвание. Мне пришлось этим заниматься на Санта-Лючии, потому что это было единственное, что я могла там предложить. Но я не настолько этим увлечена, чтобы продолжать это дело и здесь.

— Значит, работа учителя тебя не воодушевляет. Что же тогда?

Она выбрала шпажку с кусочками цыпленка и в задумчивости рассматривала ее.

— Я хочу помогать неудачливым людям, — наконец произнесла она. — Защищать право быть другими тех, кто не укладывается в общепринятые шаблоны или не может постоять за себя.

— Очень благородные помыслы, Салли.

— Не более, чем твои.

— Да, мы с тобой всегда существовали на одной волне.

Повисла напряженная осязаемая тишина, как будто неведомая сила проникла в комнату и парализовала все вокруг.

— Нет, ты ошибаешься, — сказала она, нарушая молчание. — Так было не всегда.

— Если ты имеешь в виду то лето, когда ты уехала в Париж… мы никогда не говорили об этом, и я часто…

— Нет смысла ворошить такое далекое прошлое.

Близкая, сердечная женщина, с которой он только что делился своими замыслами, в мгновение ока, превратилась в незнакомку. Все началось снова.

— Тогда, может быть, мы проясним кое-какие вопросы из недавнего прошлого, в частности события одной ночи? — холодно предложил он.

Ее глаза стали непроницаемыми, как лесная чаща.

— Лично мне непонятно только то, как ты мог бросить меня одну в том свинарнике, который почему-то назывался закусочной.

— Сам не знаю, — ответил он, — и все время проклинаю себя за это.

— Ближе к делу, Джейк. Где ты был? Куда пропал?

— Возле уборной я нашел восемнадцатилетнего мальчика, пьяного вдрызг, и отвез его домой. Я думал, что вернусь очень быстро. Дело в том, что в машине он отключился, и его мать подумала, что это я напоил его. Пока мы разобрались, и я помог отвести его наверх и уложить в постель, прошло пятнадцать минут вместо пяти. Если бы я знал, что с тобой…

— Откуда ты мог знать, — мягко перебила она его. — Ты правильно сделал, что помог этому мальчику. Конечно, я тебя прощаю.

— Только сам я не могу себя простить, и не знаю, смогу ли когда-нибудь. Я готов был убить этого мерзавца, когда увидел, что он с тобой делает. Если бы полиция не подоспела вовремя, так бы и случилось. — Он поставил тарелку обратно на столик. Отвратительное настроение, не покидавшее его последние дни, снова вернулось к нему и убило аппетит. — Все мои рассуждения о том, как я презираю насилие, ничего не значат, когда наступает решительный момент. Я становлюсь сущим дикарем, если речь идет о защите женщины, которую я…

Что? Которую я люблю? Он действительно чуть не произнес это? Совсем с ума сошел! Он много лет не влюблялся ни в одну из женщин.

В изумлении он поднял на Салли глаза, ожидая увидеть на ее лице насмешку, а вместо нее обнаружил такую незащищенность и уязвимость, что пришлось напрячься, чтобы не припасть к ней и не сжать ее в своих объятьях.

Она поняла, что выдала свои чувства, и залилась густой краской. Но что-либо исправлять было поздно. Время не в силах изменить некоторые вещи, и такое глубокое, инстинктивное знание друг друга, было одной из них.

Не было необходимости заканчивать предложение, она и так все поняла. В результате неопределенной, ситуация оставалась только для него, он искрение не понимал, почему она восприняла его полупризнание так болезненно.

— О чем я говорил? — начал он, спотыкаясь о слова.

А она, придя в себя быстрее, отрезала.

— Что в тот момент в тебе возобладал инстинкт сильного пола защищать тех, кто слабее.

— Да, что-то вроде того, — сказал он и решил, что пора менять тему. — Вчера я опять ездил в ту закусочную. Она сейчас закрыта за нарушения закона о продаже алкогольных напитков, но я нашел хозяина и показал ему фотографию Пенелопы. Пришлось немного потратиться, и, в конце концов, он сознался, что Пенелопа часто бывала в том месте в течение многих месяцев — до того, как ты приехала в город.

Салли уставилась в свою миску с рисом, как будто боялась, что она может прыгнуть на нее и укусить.

— Не может быть!

— Да уж. — Он пристально посмотрел на нее, но теперь она уже не пыталась скрывать то, что думает, и он решил идти до конца. — Он рассказал такие подробности… даже назвал ее маленькой сексапильной сучкой. Должен признать, термин не из моего словарного запаса, но, согласись, картину рисует впечатляющую.

— Да, — согласилась она таким же тусклым и безжизненным голосом, как унылый зимний пейзаж за окном. — Похоже, что так.

— Ты удивляешь меня, Салли, — мягко сказал он. — Я думал, ты начнешь опровергать все, доказывать, что это голословные утверждения. Напрашивается вопрос: почему? Что еще, кроме этого, тебе известно?

Это дало результаты, которых он добивался.

В нервном возбуждении она почти кинула миску с рисом на столик, вскочила с кресла, быстро прошла между мебелью к окну и осталась стоять там.

— Что еще может быть мне известно? — сказала она. — Пенелопа не откровенничала со мной.

— Вы были неразлучными подругами. Ты знала ее лучше, чем кто-либо другой.

— Это было раньше.

— А что между вами произошло?

Она плотно сжала губы, словно жалея, что вела себя слишком опрометчиво, и медленно подбирала слова.

— Просто я уехала. Мы больше не поддерживали контакта, поэтому я не могла знать, какие места она посещает. Мы только один раз собрались вместе обменяться новостями, и ты сам знаешь, чем это закончилось. Из-за моей глупости ты потерял жену.

— Что? — Он встал и подошел к ней. — Ты действительно считаешь себя виноватой в смерти моей жены?

Она отшатнулась от него, как пугливый ягненок.

— А кто еще виноват? Я сидела за рулем.

— Ты сидела за рулем ее машины, а это меняет дело. Может, объяснишь, почему так получилось?

— Нет, — упрямо сказала она.

— Тогда я объясню. Она напилась, и за руль села ты. Ей это не понравилось. Тебе, наверное, пришлось силой отнять у нее ключи. Салли, так дело было?

Она ничего не ответила, все было ясно без слов. Кровь отхлынула от ее лица, и синяки стали еще темнее.

— Ты с трудом усадила ее на переднее сиденье, — продолжал он, — и либо ты не заметила, что она не пристегнулась, либо она наотрез отказалась застегнуть ремень. Поэтому, когда вы врезались в столб, ты сама осталась цела, а она вылетела из машины и разбилась насмерть.

Наконец, ключ был подобран, и ее прорвало, она говорила и говорила без остановки.

— Она не хотела уходить из бара, — начала Салли дрожащим голосом, как маленький ребенок, старающийся отогнать ночной кошмар. — Это было ужасно… отвратительно! Что она там творила! Ползала на четвереньках и орала дурным голосом такие вещи! Она превратилась в животное. Я не узнавала ее. Мне было так стыдно. Когда я все-таки умудрилась вытащить ее оттуда, она выронила сумочку, и я достала из нее ключи. Мы чуть не подрались, когда я усаживала ее в машину. Она потеряла всякий контроль, пыталась выдернуть ключи из зажигания, отнимала у меня руль. Машину занесло, завизжали тормоза… и я не сумела… не сумела…

— Я понимаю, — сказал он, ненавидя себя за то, что заставил ее снова переживать это. Он никак не мог успокоиться, и оставить все как было. — Знаешь, сколько раз я проходил то же самое? Со счета сбился.

— Да, но с тобой она всегда оставалась жива.

— Салли, это был несчастный случай, она сама его спровоцировала. Если бы ты позволила ей самой вести машину, погибли бы вы обе. Этого я бы не пережил.

— Надо было сразу ее остановить, не давать ей так напиваться. Ты должен ненавидеть меня за это.

Не задумываясь о последствиях, он подошел ближе и протянул руку к ее волосам. Этот невинный жест, которым он хотел лишь успокоить Салли, смягчить ее боль, вызвал стихийную вспышку. Пряди ее волос, словно мягкий шелк, заскользили между его пальцами, и, в следующий момент, его руки принялись ласкать ее лицо.