Многократные ядерные испытания сплавили песок слоями, и эти псевдогеологические слои на века сохранили следы кратких эпох термоядерной эры, каждая из которых длилась несколько микросекунд. Неудивительно, что остров выворачивал наизнанку известное у геологов изречение: «Ключ к прошлому лежит в настоящем». Здесь ключ к настоящему находился в будущем. Весь остров был реликтом будущего, а его бункеры и блокгаузы лишь наводили на мысль о панцирях и раковинах ископаемых животных.

Травен опустился на колени в теплом озерце и плеснул воды себе на рубашку. В воде отражались его худые плечи и бородатое лицо. На остров он приплыл, можно сказать, с пустыми руками, если не считать маленькой плитки шоколада, – надеялся, что так или иначе прокормится. Возможно также, Травен отождествлял потребность в пище с движением по временной оси вперед и полагал, что с его возвращением в прошлое – или, по крайней мере, в некую вневременную зону – эта потребность просто исчезнет. Лишения, перенесенные за шесть месяцев плавания через Тихий океан, превратили его и без того худощавое тело в бесплотный призрак нищего бродяги – казалось, лишь озабоченность, застывшая в глазах, как-то еще позволяет ему держаться на ногах. Однако столь явственное телесное убожество как бы подчеркивало его внутреннюю стойкость и выносливость, экономичность и точность его движений.

Травен несколько часов подряд бродил по острову, обследуя бункеры один за другим и выбирая место для ночлега, пока не оказался на маленьком разрушенном аэродроме, возле которого, словно груда мертвых птерозавров, лежало с десяток бомбардировщиков «Б-29».

Однажды он забрел на небольшую улочку, вдоль которой выстроились металлические павильоны – кафетерии, комнаты отдыха, душевые. За кафетерием валялся наполовину утонувший в песке музыкальный автомат с полным набором пластинок.

Дальше, в небольшом контрольном водоеме в пятидесяти метрах от павильона, лежали тела, как в первое мгновение подумалось Травену, бывших обитателей города-призрака – больше десятка пластиковых манекенов в рост человека. Их оплавленные лица, превратившиеся в невнятные гримасы, казалось, поворачивались ему вслед, наблюдая за ним из кучи перепутанных ног и торсов.

Со всех сторон доносился приглушенный дюнами шум океанских волн – там огромные водяные валы разбивались о рифы и медленно выползали на берег. Однако Травен избегал моря, застывая порой в нерешительности перед каждой дюной, откуда будет виден морской простор. Любая телеметрическая башня давала прекрасный обзор всего исковерканного пейзажа, но ржавым лестницам, ведущим наверх, он тоже не доверял.

Довольно скоро Травен понял: каким бы хаотичным ни казалось ему расположение башен и блокгаузов, над местностью доминирует одна общая фокусная точка, с которой открывается уникальная перспектива. Присев отдохнуть у оконной щели одного из бункеров, он заметил, что все наблюдательные посты располагаются концентрическими дугами, сходящимися в святая святых острова. Центр этих дуг скрывался за линией дюн в полукилометре к западу.

Проведя несколько ночей под открытым небом, Травен вернулся к бетонному берегу искусственного водоема, где проснулся в свое первое утро на острове, и устроил себе дом – если таким словом можно назвать сырую нору с осыпающимися стенами – в одном из бункеров для телеметрии метрах в пятидесяти от цепочки контрольных водоемов. Темная пещера с толстыми скошенными стенами хотя и напоминала склеп, но все же давала ощущение некоего убежища. Песок снаружи лежал волнами вдоль стен и уже наполовину завалил узкий вход: в бесчисленных песчинках словно кристаллизовалась огромная эпоха, начавшаяся со времен создания бункера. В западной стене, похожие на буквы рунического алфавита, зияли пять узких прямоугольных щелей для аппаратуры – форма и размеры каждой определялись соответствующими приборами. Различные варианты подобных знаков украшали и стены многих других бункеров – особая, неповторимая роспись на каждой стене. Просыпаясь по утрам, Травен видел перед собой пять ярких, окрашенных в цвет неба рунических знаков.

Большую часть дня в его пещеру просачивался лишь серый призрачный свет. В диспетчерской, в башне у аэродрома, Травен нашел подборку старых журналов и сделал из них постель. Как-то раз, лежа в бункере после первого обострения бери-бери, он вытянул из-под себя мешавший журнал и обнаружил внутри большую фотографию шестилетней девочки, светловолосой, спокойной, с задумчивым взглядом. Ее облик всколыхнул в нем множество болезненных воспоминаний о собственном сыне. Он приколол фотографию к стене и часто глядел на нее, погружаясь в раздумья.

Первые несколько недель Травен редко выбирался из бункера, отложив исследование атолла на потом. Символическое путешествие к сердцу острова устанавливало свои собственные сроки. Травен не планировал для себя никакого распорядка и очень скоро потерял всякое ощущение времени. Его жизнь обрела некое экзистенциальное качество – абсолютную отъединенность, полный отрыв одного мгновения от другого. Ослабев настолько, что он уже не в силах был искать пищу, Травен держался на НЗ, найденных в разбитой «летающей крепости». На то, чтобы без всяких инструментов открыть банку, у него порой уходил целый день. Он слабел все больше и больше, но взирал на свои исхудавшие ноги и руки с полным безразличием.

Со временем Травен забыл о существовании моря, и ему начало казаться, что атолл – как бы часть некоего бесконечного материка. В сотне метров к северу и к югу от бункера поднимались дюны, увенчанные загадочной клинописью пальм и скрывавшие море, а по ночам слабый рокот волн сливался в его восприятии с воспоминаниями о войне и о детстве. К востоку от бункера находилась запасная взлетная полоса с брошенными рядом самолетами. В послеполуденном мареве четкие силуэты самолетов, казалось, начинали двигаться, словно могучие машины собираются взлететь. Перед бункером, где Травен обычно любил сидеть, уходила вдаль цепочка мелких контрольных водоемов.

А над головой Травена, словно священные символы футуристического мифа, смотрели со стены пять загадочных отверстий.

Озера построили, чтобы выявить радиобиологические изменения в специально подобранных представителях фауны, но подопытные животные давно уже выродились в гротескные подобия своих видов, после чего и были уничтожены.

Вечерами, когда бетонные бункеры и дорожки заливал призрачный замогильный свет, а контрольные резервуары представлялись декоративными озерами в городе мертвых, который покинули даже его обитатели, Травену иногда являлись призраки жены и сына. Одинокие фигуры наблюдали за ним с противоположного берега, казалось, часами. И хотя они были совершенно неподвижны, Травен не сомневался, что они взывают к нему. Очнувшись от раздумий, он поднимался на ноги и ковылял по темному песку к краю озера, входил в воду и двигался дальше, беззвучно крича что-то им в ответ, но жена и сын уходили рука об руку все дальше за озера и скрывались в конце концов где-то за силуэтами дальних построек.

Дрожа от холода, Травен возвращался в бункер, ложился на свою лежанку из старых журналов и ждал нового появления родных ему людей. А по реке его памяти плыли их лица – лица жены и сына, словно бледные фонари в ночи.

Только обнаружив лабиринт блоков, Травен понял, что никогда уже не покинет остров.

На этой стадии, месяца через два после прибытия, он полностью истощил свой скудный запас найденных продуктов, и симптомы бери-бери обострились еще больше. Ноги и руки отнимались, уходили силы. Лишь громадное напряжение воли и мысль о том, что он еще не успел побывать в святая святых острова, помогали ему подниматься со своего журнального ложа и вновь выбираться из бункера.

Сидя в тот вечер на песке у входа в бункер, Травен заметил мелькающий за пальмами на дальнем конце атолла свет. Решив почему-то, что это жена и сын ждут его у жаркого костра среди дюн, он пошел на свет. Но метров через сто потерял направление и несколько часов плутал по краю аэродрома, в результате чего лишь порезал ногу притаившимся в песке осколком бутылки от кока-колы.