— Кем?

— Я вам говорю: людьми. Нам они не известны, но он давно уже потерял сон и аппетит. Они намекают ему о конце его жизни.

— Каким образом?

— Всякими.

— Например?

Поташ пожимает клетчатыми плечами, громко причмокивает и даже пытается, как моряк, присвистнуть.

— Ну, например: при его появлении звонят погребальные колокола.

— Еще?

— Ему звонят в любое время дня и ночи, особенно, если он в студии. Его вызывают к телефону и говорят, что звонит продюсер или жена, импресарио или редактор газеты. Когда он подходит, вместо разговора звонят колокола, либо раздаются странные звуки.

— Какого рода?

— Любого: то зловещий хохот, то клаксон машины, то лошадиное ржание. Вы представляете? А потом трубку вешают. Он сходит с ума, пытается выяснить, кто звонил. Но как это сделать, если его жена, продюсер и импресарио звонят ему довольно часто?

— Есть ли еще какие-нибудь враждебные проявления, господин Поташ?

— Фотомонтажи. Он находит их в своих вещах, получает по почте. Однажды, в его уборной на студии, к стене прикололи большую фотографию, будто какой-то малыш с невероятным выражением лица набивает ему трубку.

— Может быть, из него пытаются выудить деньги?

— Нет, до сих пор этого не было, но может быть, будет. Как вы полагаете?

Без всякого приглашения появляется Берюрье со штанами на плечах, как в сырую погоду накидывают макинтош.

— У тебя нет французских булавок? — спрашивает он. — У меня сломалась молния.

— Оставь меня в покое!

Кабан снисходительно улыбается и говорит карлику, тыкая через плечо в меня свой указательный палец:

— Он не очень-то вежлив и покладист, как ты думаешь?

Затем он натягивает на себя штаны, а так как молнии нет на ширинке, прикрывает это место рубашкой.

— А вы-то кто такой, господин Поташ? — начинаю я с той безжалостностью, с которой журналисты добиваются интервью с интересующими их лицами, чтобы в дальнейшем разоблачить их.

— То есть, как это?

— Я говорю о вашем занятии.

— Я — артист мюзик-холла.

— Какого направления?

— Я работал в иллюзионе на пару с товарищем, но он влюбился в одну девицу, которой понадобилось мое место, и я очутился за бортом. Потом я работал в кино, помощником по звуку, там встретился с Кри-Кри. Мы почувствовали взаимную симпатию и ему нужен был секретарь.

— Значит, вы — его секретарь?

— Именно так.

— А в чем заключаются ваши секретарские обязанности? Игра в белот и включение телевизора?

Он краснеет. Его лицо, за исключением шишки, пылает.

Тогда я нажимаю на кнопку, которой пользуюсь, чтобы вызвать Матье. Я нажимаю, как и условлено, три раза. Вскоре появляется рыжий Матье с данными на Поташа.

Дело вот в чем: на нашей двери весит табличка “Входите без звонка”. Прибывший волнуется. Если это — клиент, то Матье, после того, как его усадит (клиента, разумеется, а не Матье), уже снимает отпечатки пальцев и справляется о досье на посетителя.

На квадратике картона я читаю:

“Роберт Поташ, родился в Понтено, воспитанник сиротского приюта. В 16 лет осужден за угон машины. В 25 лет участвовал в вооруженном нападении (в банде был шофером). В 28 лет осужден на 18 месяцев тюрьмы за подлог чеков. В заключении сошелся с Мартивэ Жозефом — профессиональным фокусником. Вместе разработали номер. После освобождения доработали его. С тех пор данные о нем отсутствуют”.

Кивком головы благодарю Матье. Хороша птичка! А мой рыжий — вот настоящий фокусник. Он деликатно выходит, а я протягиваю Поташу карточку.

— Что-нибудь забыто? — спрашиваю я. Он внимательно читает текст, изредка подмигивая мне. Когда кончает, спрашивает:

— Черт возьми, как вы узнали все это?

— Это — мое ремесло, дружок. Ну, так как?

Он качает головой.

— Старая история. Сами понимаете, когда растешь беспризорником, то…

Я забираю у него карточку, рву и выбрасываю в корзину для бумаг. Видимо, это успокаивает моего собеседника и производит на него впечатление, что прощаются его прошлые поступки. Нет ничего отраднее отпущения грехов, независимо, где и как оно происходит.

— А не ты ли провоцировал муки Кри-Кри? — спрашиваю я.

Он подскакивает.

— Не говорите так, патрон!

Замечательно, он назвал меня патроном — вероятно, за мое всезнание его прошлого.

— Я всем обязан Кри-Кри. Он — великий человек.

— Значит, ты волнуешься за него!

— Очень!

Он ерзает на стуле и добавляет:

— Я боюсь не только за второе июня. Второе июня — это сон есть сон. Не так ли?

Ролан, шатаясь, выходит из ванной. Он делает вид, что ему море по колено. Удивительно то, что, находясь в таком состоянии, он лезет напролом, как осел, нажравшийся возбудителя. Причем, он весьма уверен в своих возможностях.

Сам по себе, это — классический пример “души общества”. Нос с легкой горбинкой, полноватая фигура, симпатичный, очень общительный. Убежден, что при случае он может и постоять за себя.

Но это — не тот человек, ради которого могут чем-то пожертвовать, хотя он, вероятно, преданный друг, скромен, готов прийти на помощь и в хорошем, и в плохом. Он — сильный, крепкий, с развитой мускулатурой, очень подвижен. Он трудолюбив и безотказен даже в опасном поручении. Жить с ним, несомненно, легко. Он всегда наготове: и в холод, и в жару, и в снег, и в бурю.

Но не думаю, что он способен на безумство, на порыв. Вообще, он — француз, как по характеру, так и по поведению.

В данный момент его бросает от одной стены к другой.

— Ух, мне стало лучше! — говорит Ролан. — Видишь ли, все дело не в том, СКОЛЬКО выпьешь, а в том, ЧТО пьешь. А я пил все подряд. Спиртное я переношу хорошо, но когда смешаю — нет! Если бы только водка и ликер. Но вклинивается пиво, и дело — швах!

Я перестаю его слушать, потому что в этот миг на улице раздается вой сирены. Похоже, сюда мчится полицейская машина.

Сирена смолкает, и машина останавливается перед домом.

О, боже! Еще не хватало вляпаться здесь! Кто-то все предусмотрел. Убийца, сделав дело, сам же вызвал и полицию.

Внезапно я понимаю, для чего было все это сделано.

— Где она прячется, моя красотка? Мне надо побыстрее ее накачать.

— Вероятно, в своей комнате.

— А ты не останешься? — спрашивает он, видя, что я тороплюсь к выходу. — Вдвоем мы сделаем ей “Туннель под Монбланом”.

— Нет, не могу, у меня свидание с другой, ее зовут Либерте Шер. Желаю всяческих успехов.

По счастью, кабина лифта все еще на этом этаже. Я вхожу в нее и спускаюсь в подвал, где находятся гаражи квартиросъемщиков.

Несомненно, убийца улизнул этим путем.

Я прибываю в агентство сияющий, как свежевыкрашенный автомобиль — в легком кремовом костюме с бежевой отделкой, рубашке светло-яичного цвета и каштановом галстуке. Мои секретарши — Мариза и Клодетта — едва не падают перед таким элегантным мужчиной. Я вижу, как округляются их глаза, и они начинают неровно дышать — их грудки так и ходят под форменными жакетами со значками агентства “ПДА.”

Я одариваю их одинаковыми улыбками, дабы не возбудить ревность.

— Этот толстый кабан на месте? — спрашиваю я, вдыхая самые разные запахи, разлитые по конторе.

— А что, им пахнет? — ворчит Мариза. — Он притащил походную плитку и занялся стряпней.

Я нахожу “Его Величество” в халате, занятым приготовлением лягушачьих ножек. Его письменный стол (зачем он ему, ведь никогда не пишет?) походит на кухонную плиту. На нем полно всякой утвари: кастрюлек, соусников и т.д. По сукну рассыпана мука, на кожаном бюваре медленно тает кусок нормандского масла.

Я собираюсь его отругать, но он начинает пороть всякую ерунду, не давая мне раскрыть рот.

Такова рабочая атмосфера. Плюс информация: он говорит о президенте Республики, который навестил старую парализованную женщину, участницу войны. Плюс урок морали: лучше быть здоровым президентом, чем больным инвалидом.