[1] См. предыдущ. VII бесед. п. 4

Похвала тем, кои оставили привычку клясться, и о том, что никто не должен думать, будто бы после принятия пищи нельзя слушать в церкви слово Божье; также о том, почему спустя много времени дано Святое Писание, и на слова: "небеса проповедуют славу Божью" (Псал. 18:2), и к концу – об избежании клятв.

И НЕДАВНО к вам, и теперь к вам говорю: о, если бы и всегда быть с вами! А впрочем, я всегда с вами, если и не телом, то силой любви, потому что для меня и нет другой жизни, кроме вас и заботы о вашем спасении. Как земледелец только и заботится, что о семенах и посевах, и кормчий – о волнах и пристанях; так проповедник – о слушателях и их преуспеянии, как и я теперь. Потому я и ношу всех вас в уме моем, не только здесь, но и дома. Хотя число народа и велико, а мера моего сердца мала, зато любовь обширна, и "вам не тесно в нас" (2 Кор. 6:12); а что далее, того уже не скажу, потому что и мы не тесно помещаемся у вас. Откуда это видно? – Многие сказали мне о себе: "мы исполнили приказанное, постановили друг другу законы, определили взыскания клянущимся, наложили наказание на преступающих закон", – наказание приличное вам, доказывающее весьма великую любовь. И не стыжусь я разведывать об этом, потому что эта любознательность происходит не от пытливости, но от заботливости. Не бесчестие для врача осведомляться о болящем; и нам не зазорно всегда разузнавать о вашем спасении, поелику, узнав таким образом, что вами исполнено, и что осталось не сделанным, мы с должным разумением приложим и остальные лекарства.

Итак, по разведании, мы узнали это, и возблагодарили Бога, что не на камне посеяли мы, не в терния бросили семена, и не потребовалось нам продолжительного времени и большой отсрочки, чтобы пожать ниву. Вот почему всегда имею вас в уме моем; вот почему не чувствую труда от учительства: меня облегчает польза слушания! Этой награды достаточно, чтобы ободрить нас, и окрылить, и сделать отважными, и убедить к перенесению всякого за вас труда. Посему, так как вы показали великое усердие к добру, то и мы заплатим остальной долг, который обещали недавно, хотя и не вижу, чтобы все пришли сюда, при ком я дал здесь то обещание. Что же тому причиной? Что отогнало их от нашей трапезы? Вкусивший чувственной трапезы, кажется, подумал, что после чувственной пищи не должно идти к слушанию слова Божия. Но несправедливо так думают, потому что и Христос не сказал бы долгих и многих речей после Тайной Вечери, если бы это было неуместно; Он же, насытив неоднократно народ в пустыне, не предложил бы ему беседы после трапезы, если бы это было неприлично. А если нужно сказать что удивительное, так это то, что (после трапезы) всего полезнее – слушать слово Божье. Когда будешь ты убежден, что после пищи и питья, необходимо пойти и в (церковное) собрание, то, конечно, и невольно позаботишься о трезвости, и не впадешь в пьянство и объедение: забота и мысль идти в церковь учит принимать пищу и питье с должной умеренностью, чтобы, пришедши в церковь и став вместе с братьями, не пахнуть тебе вином и не рыгать бесчинно, и не быть за это осмеянным всеми присутствующими. Это говорю теперь не к вам, но к отставшим от вас, чтобы через вас они узнали об этом. Не еда мешает слушанию, но беспечность; а ты, считая грехом не попоститься, прибавляешь еще другой больший и тягчайший грех – тот, что не участвуешь в этой священной трапезе и, напитав свое тело, моришь голодом душу! Какое же будешь иметь оправдание? Насчет поста у тебя, может быть, есть извинение – слабость тела; но что можешь сказать на счет слушания (слова Божия)? Слабость тела не препятствует участвовать в слове Божьем. Если бы я сказал: никто, пообедав, не приходи в собрание; никто, поевши, не слушай поучений, – ты имел бы какое-нибудь извинение… А теперь, когда мы влечем, и тянем, и зовем к себе, чем вы станете оправдываться в том, что уклоняетесь отсюда? Негодный слушатель будет не тот, кто поел и попил, но кто невнимателен к поучению, зевает и развлекается; кто телом здесь, а умом бродит в другом месте: такой, если и постится, неспособен к слушанию. Напротив, бодрый и бдительный, и напрягающий свою мысль, если и примет пищу и питье, будет у нас самый способный слушатель. В мирских судилищах и советах по необходимости утвердился такой порядок [1], так как там не умеют любомудрствовать: поэтому и едят не для того, чтобы насытиться, но только бы не лопнуть; и пьют часто до излишества; делая себя через это неспособными к производству дел с полдня и до вечера запирают уже советы и судилища. Здесь совсем не так, – нет: напротив, и вкусивший, по душевной трезвости, будет равен постящемуся; потому что он ест и пьет не для того, чтобы разорвать чрево и помрачить рассудок, но чтобы подкрепить ослабевшее тело.

2. Но довольно этого увещания; время уже взяться за предмет, хотя мысль у нас останавливается и не расположена к этому поучению, из-за тех, кои не пришли сюда. Как любящая мать, приготовив стол, сокрушается и скорбит, когда дети не все тут, так страдаю и я теперь; и, помышляя об отсутствии наших братьев, медлю исполнить обещание. Но вы властны прогнать эту неохоту: если только обещаете мне все передать тем с точностью, мы охотно выложим вам все. Таким образом, и для тех поучение любви вашей будет утешением за отсутствие, и вы послушаете нас внимательнее, зная, что вам нужно и другим пересказать об этом. Итак, чтобы слово у нас было яснее, начнем его повторением прежнего.

Недавно мы спрашивали [2], для чего Писание дано спустя столько лет; книга эта, ведь дана не при Адаме, не при Ное и Аврааме, но при Моисее; и многие, слышу, говорят, что, если она была полезна, следовало бы дать ее вначале, а если бесполезна, не надлежало давать и после. Пустое умствование! Никак не следует, что, если что полезно впоследствии, то должно быть дано вначале; И, если что дано вначале, тому уже не должно оставаться после. И молоко полезно, однако не всегда дают его, но дают нам только в детстве; и крепкая пища полезна, но никто не дает нам ее вначале, но тогда, как мы выйдем из детского возраста. Опять, полезно лето, но не всегда появляется; и зима нужна, но и она проходит. Что же, Писание же, скажешь, не полезно? Весьма и полезно и необходимо. Почему же, скажешь, оно не дано нам вначале? Потому, что Бог хотел учить человеческую природу не Писанием, но делами. Что значит – делами? Самым творением. За эту-то взявшись мысль и опровергая язычников, кои говорили, что "мы не научены вначале богопознанию из Писания", – апостол вот как ее доказывал. Сказав, что "открывается гнев Божий с неба на всякое нечестие и неправду человеков, подавляющих истину неправдой" (Римл. 1:18), когда увидел он, что ему противопоставляют возражение и спрашивают многие, откуда могли язычники узнать истину Божью, присовокупил: "что можно знать о Боге, явно для них" (Римл. 1:19). Как же явно для них? Как могли они познать Бога? И кто показал? Объясни это. "Потому что Бог явил им", – говорит (апостол). Каким способом? Какого послал Он пророка, какого евангелиста, какого учителя, если еще не было Писания? "Ибо невидимое Его", говорит "вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы" (Римл. 1:20). Смысл слов такой: перед глазами всех предложил Он тварь, чтобы от дел заключали к Творцу. О чем и другой (премудрый) сказал: "от величия красоты созданий сравнительно познается Виновник бытия их" (Прем. Сол. 13:5). Видел ты величие? Подивись могуществу Создавшего. Видел красоту? Изумись премудрости Украсившего. Это же объясняя, и пророк сказал: "небеса проповедуют славу Божью" (Псал. 18:1). Как, скажи мне, поведают? Голоса они не имеют, уст не получили, языка у них нет: как же поведают? Самым видом. Когда увидишь красоту, величие, высоту, положение, вид, столь долговременное существование, – то, как бы слыша голос и научаемый видом, ты покланяешься Создавшему столь прекрасное и чудное тело. Молчит небо, но вид его издает звук громче трубы, научая нас через зрение, а не через слух, ибо то чувство по самой природе вернее и яснее этого. Если бы Бог стал учить посредством книг и письмен, то знающий грамоту разумел бы написанное, а незнающий, без стороннего наставления, не получил бы отсюда никакой пользы; притом, богатый купил бы книгу, а бедный не мог бы приобрести ее. Опять, знающий, этот язык, какой означается через письмена, разумел бы содержащееся в них, а скиф, и варвар, и индеец, и египтянин, и все незнающие того языка, не узнали бы ничего. Но о небе нельзя сказать этого: напротив, и скиф, и варвар, и индеец, и египтянин, и всякий человек, какой только ходит по земле, услышит этот голос, потому что он доходит до нашего ума не через уши, но через чувство зрения: познание же видимых предметов посредством глаз одинаково (у всех) и не различно так, как (познание) посредством языков.