- Вора и умышленника на твое, великий осударь, здоровье, сторожа твои в воротах изловили... Шел-де до тебя, великий осударь... Сказывал-к тебе слово, а как спрашивали, молвил несбыточное: хочу-де сделать крылья деревяны и летать по воздуху, что птица, для государевой потехи... А станется, не с тем безумством шел он, вор и изменник и на твое здоровье вымышленник! Знать, земщина не дремлет, - не инако - от нея послан... От этих слов, будто угли от ветра, разгорелись царския очи. Иоанн выслушал и, не в силах сказать слово, задыхаясь, подал какой-то знак дрожащей десницей. Но его поняли люди и, мигом сорвав кафтан с пришлаго холопа, за плечи, волоком потащили к крыльцу.

- Чей ты? Кто твои подсыльщики, человече? - через силу спросил царь.

Холоп, стоя на коленях и все еще удерживаемый за руки, безстрашно поднял голову и сказал:

- Из холопей я Лупатова, боярскаго сына, великий царь-осударь! Без подсыльщиков, своей волей, пришел я к тебе с великим делом. Смилуйся, пожалуй, - вели мне сделать крылья деревяны! Хочу аки птица, возлететь для твоей потехи... А станется, не сделаю, что обещаюсь,- укажи казнить меня смертью...

Безбоязненно, словно своей ровне, говорил смерд Никитка, стоя на коленях перед царем в одной домотканной набойчатой рубахе, и смотрел ему прямо в очи. Царь слушал, и гнев, горевший в его глазах, потухал, и рука, державшая посох, перестала дрожать.

- Благо ти, человече! - наконец, тихо выронил Иоанн. - Несбыточно дело, о нем же сказываешь... Но да будет! Узрим, како возлетиши ты, аки птичище крылато, узри... И жалован будеши, аще сотворишь по слову своему...

И с этими словами царь махнул рукой. Разступились люди, державшие Никитку, и он встал с колен.

- Узриши, великий осударь! - смело сказал он царю.

Но Иоанн уже не слушал. Тихо смеясь, он поднимался по ступеням крыльца. Следом за ним, распахнув мантии и рясы, повалила назад в палаты вся опричня. Тщетно звал колокол: не будет нынче покаянной молитвы, - великий пир уготован на ея место...

Прямо от крыльца Никитку отвели теремные прислужники в "черную" поварню и там накормили. На Другой день к нему пришел какой-то человек и сказал ему указ царя, чтобы спрашивал он, смерд Никитка, все, что для дела его надобь, а работал чтобы в собинной избе, других бы изб не поганил.

И по тому указу, беглый холоп Лупатова перебрался в большую избу, очищенную про него на конце слободы. По первому его слову, ему принесли "древ всяких, и досок, и холстов, и гвоздя железнаго, и всякой иной снасти, и резаков, и ножей, и скоблей, и всего, еже для того дела надобь", и Никитка принялся за работу. Времени терять было нельзя: от царя ему указано было: "делать не более яко бы ден с десять, а на одиннадцатый ту птицу деревяну сделать и на ней летать". И работал смерд свою дивную птицу денно и нощно, снимая подобие с "малаго птичища" хитраго дела, которое сделал еще на Москве и которое принес с собою. "А то птичище, егда пущено, летало само, яко-бы суще живо"... Тесал и строгал смерд, выгибал брусья, натягивал на рамы холсты, расписывал их "розными краски", одно к другому пригонял хитрыя колеса, а сам думал: как пожалует его царь за его великое дело, когда возлетит он пред ним превыше облак? Даст ли ему в жалованье пригоршни серебра, камки, сукна алаго цвета, али пожалует в честь-боярство? И того ему, смерду, не надо: лихо бы дал ему осударь на избу, да велел избыть кабалы у Лупатова и отпустил на свою сторону на Шохну... Там не чета Москве: никто тебя не изобидит. Тиунов царских по иной год и не увидишь,- всякому там человеку вольно. Там есть чем и прокормиться, - в лесах зверья, а в Шохне рыбы и не оберешься!

На десятый день доделал смерд свою диковинную птицу, а перед тем в ночи пускал в ход колеса и махал на месте крылами. И такой был от того шум, что сторожа, приставленные к Никиткиной избе, со страху разбежались.

В одиннадцатый день ясное и погожее встало утро. Радостно играющее солнышко слепило глаза. Вся слобода, от мала до велика, высыпала на улицы и слушала бирючей, что скликали людишек идти о-полдень на край слободы к полю и смотреть, как выдумщик некий будет летать на деревянной птице. И спозаранку бежал народ туда, на взгорье, откуда начиналось неоглядное слободское поле. Провезли о дву-конь, на полозьях, хоть уж и давно не было снегу, и диковинную птицу, покрытую "от призора" холстами. Про царя на холму поставили на ковер столец с высокой спинкой, крытый сукном алым, а рядом раскинули шатер: на случай, не было бы дождя. Тут стал у своей птицы и сам "летатель" Никитка, а кругом все холмы и великое поле, пока окинет глаз, залились народом. И пестрели при ярком солнышке многоцветным узором кафтаны слобожан и охотных смотрильщиков из ближних починков и деревень, и сверкали золототканныя ферязи женок, искрились цветными огнями высокие кораблики на их головах.

Говор переливался в народе, слышался смех... Многие указывали на летателя Никитку, а он стоял недвижно на своем месте и, не отрываясь, смотрел горящими глазами назад, в сторону слободы. Лицо его было белее холста, покрывавшаго его невиданную птицу...

Вдруг говор и смех разом стихли. В наступившей мертвой тишине стало слышно, как жужжат, пролетая, проснувшияся от тепла мухи, как где-то вдали бормочет неугомонный ручей... Царский поезд показался из ворот слободы. В золотной шубе, в шапке с окопом из самоцветных камней, ехал на коне Грозный среди своих опричных слуг. А они красовались на статных конях, и горели золотом дорогие чепраки. Бок-о-бок с царем ехал Скуратов-Бельский, по прозванию Малюта. Ласковый, игривый ветерок, набегая, трепал рыжие клочья его бороды.

Подъехав, Иван Васильевич легко спрыгнул с коня прямо на руки кого-то из опрични. Народ всполошился и закричал:

- Здравствуй, царь-осударь! Здрав буди, Иване!

Грозный сел на уготованное место и махнул рукой. И опять все стало тихо. Тут вышел из стоявших кругом царя человек, ударил челом трижды и стал перед ним недвижно. Царь подал знак. Тогда человек подошел к Никитке и сказал:

- Указал тебе великий царь лететь, как ты обещался...

Смерд поклонился, и тут же из-за шатра выскочили двое каких-то людишек, в зипунах, мигом стащили с птицы покрывало, и ахнул несчетный народ, увидав невиданное диво... Широкия холщевыя крылья показались из-под покрывала, хвост как у павлина, впереди - долгая шея и голова птичья с ястребиным носом, а внизу, где туловище, - всякия колеса...