- Здесь и познакомились?

- Здесь. Потом, попозже, Веретилин побежал своих "альбатросов" встречать - моряков; они в Неву входили на кораблях. И я с ним оказался. А дальше уже вместе с Красной гвардией и с солдатами Измайловского полка действовали. Подранило меня там. Веретилин как раз поблизости был вытащил, перевязку сделал, все честь честью. И банку консервов мне оставил, и записку. В записке хорошие слова написал. "Паша, - написал, - не горюй, твердыня скоро падет и начнется новая жизнь..."

- Потом уже в ЧК встретились?

- В ЧК.

- Хороший работник Веретилин, - сказал Дзержинский, - настоящий!

- Таких, как он, работников - поискать! - подтвердил Швырев.

Помолчали.

- И заболел! - произнес Дзержинский. - Надолго, видимо, из строя выбыл. Время горячее, а мы без него остались. Он вел целую группу дел - по организаторам голода...

Павел Федорович молчал.

- Придется вам, товарищ Швырев, его группу, я думаю, сейчас принять прямо на ходу. Трудно будет, а придется. Вы и Аникиев с помощниками больше нам некого нынче на этой работе держать. Спекулянты, саботажники, организаторы голода - только часть врагов революции, врагов народа, с которыми надо бороться. У вас опыт есть, кое-какие приемы этих негодяев вам еще по прошлому году известны. Начинайте работать!

- Слушаюсь! - поднимаясь с места, сказал Павел Федорович.

Попозже Свешников привез тех двух красногвардейцев, которые вместе с Веретилиным конвоировали арестованных.

Слушая красногвардейцев, Дзержинский как бы вместе с ними шел из Замоскворечья на Лубянку. И когда красногвардейцы вспомнили слова Веретилина насчет шубы и насчет того, как кто-то попался на шубу, как на крючок, - общая картина дела уже начала для Феликса Эдмундовича проясняться. Тонкие, еще непрочные нити вели и в почтамт, и в квартиру шесть, где проживал Мюллер, и на железную дорогу, где, по всей вероятности, орудовал Осокин, и в пакгаузы Брянска-товарного, где нынче смертельно ранили Сережу Орлова. Любая нить могла оборваться, но могла и привести к следам новой шайки. Тут нужна была осторожность, чтобы не спугнуть зверя раньше времени, решительность, чтобы не упустить врага, меткость, чтобы действовать наверняка.

- Это не просто мешочники, - говорил Дзержинский Павлу Федоровичу и Свешникову, когда красногвардейцы ушли. - И это вовсе не мелкие спекулянты. Такие господа, организовавшись в шайки, лишают государство возможности выдавать трудящимся даже то немногое, что декретировано системой нормированного снабжения. Мы обещаем, но не выполняем свои обещания из-за таких негодяев, понимаете?

Постепенно в комнату, где неторопливо, как бы думая вслух, говорил Дзержинский, приходили чекисты. Худые, с красными от бессонницы глазами, с обмороженной и обветренной кожей, плохо одетые, кто в шинели, кто в ватнике, кто в потертом драповом пальтишке, они, затаив дыхание, слушали Дзержинского, и картина великой битвы за хлеб все яснее, все ярче вырисовывалась перед ними.

- Мешочничество не увеличивает, а резко сокращает поступление хлеба в города, - говорил Дзержинский. - Мешочничество резко обостряет голод. Поезд с мешочниками доставляет в город в лучшем случае только четыре тысячи пудов хлеба, с товарным же поездом город получает сорок тысяч пудов. Ровно в десять раз больше. Помните, мы недавно оглашали цифры - статистику мешочничества: семьдесят процентов мешочников снабжают продуктами спекулятивные заведения всяких бывших людей. Тем не менее товарищ Ленин предупреждает нас, чтобы мы различали чуждые элементы от трудящихся. "Мы вовсе не виним, - говорит Владимир Ильич, - того голодного измученного человека, который в одиночку едет за хлебом и достает его какими угодно средствами". Вдумайтесь в эти слова. Вдумайтесь и в другие замечательные слова Ленина: "Мы существуем как рабоче-крестьянское правительство не для того, чтобы поощрять распад и развал. Для этого правительство не нужно. Оно нужно, чтобы объединять их, голодных людей, чтобы организовывать, чтобы сплачивать сознательно в борьбе против бессознательности". Что это значит, товарищи? Это значит, что мы должны организовать массы против мешочничества, мы должны противопоставить разнузданности и разброду образцы организованности, иначе нам не спасти миллионы от голода и не добиться правильного распределения продовольствия...

Дзержинский потер лицо ладонями, потом устало спросил:

- Кто сейчас ведет дело почтамта и Баландинского почтового отделения? Кто работал вместе с покойным Сергеем по этому делу?

- Я, товарищ Дзержинский, - сказал Аникиев.

- Знаете дело?

- Знаком в общих чертах.

- Зайдите ко мне сейчас...

В кабинете Дзержинского Аникиев сидел за столом напротив Феликса Эдмундовича и пытался что-то объяснить. Вдруг он замолчал, обхватил голову руками. Дзержинский ходил из угла в угол.

- Вы меня извините, товарищ Дзержинский, - наконец глухим голосом сказал Аникиев, - слишком тяжело стало. Сергей мне вроде сына был. Я его в партию рекомендовал и в первую засаду водил, мы с ним к вам пришли тогда еще на Гороховую, в Петрограде, - помните?

- Помню...

- Вы еще тогда заметили, что молод больно Сергей. А я сказал, ничего, будет работать, у него единственного брата юнкера убили. Помните?

Феликс Эдмундович молча кивнул головой. Он медленно перебирал бумаги, в которых Сергей Орлов делал выписки по делу Баландинского почтового отделения. Так... Вот оно - самое главное: выезжал на ревизию отделения Симбирцев А.П. Разумеется, во время ревизии он договорился с местными жуликами о способе пересылки продуктов в почтовых кожаных мешках. Ясно. Пожалуй, можно начинать допрос. У Сережи фамилия Симбирцева подчеркнута красным карандашом - единственная из всех. Юноша был талантливым следователем. Конечно, убийство у пакгауза было не случайным. По всей вероятности, преступники почувствовали близость провала и каким-то способом увели Орлова темной вьюжной ночью к пакгаузам Брянского вокзала.

- Поезжайте по этому адресу, - сказал Дзержинский, протягивая Аникиеву листок блокнота, где был записан адрес Мюллера, - предполагаю, что этот господин и есть убийца Сергея. Будьте осторожны. Вряд ли вы его застанете дома, но оставьте засаду. Проведите обыск в квартире Симбирцева - там же во дворе, во флигеле. Все ясно?

- Ясно, товарищ Дзержинский! - сказал Аникиев.

- Действуйте. И помните, что лучшим памятником Сереже будет борьба с тем страшным миром, который убил его.

Аникиев ушел.

В кабинете было совсем тихо, только вьюга посвистывала за окнами, била колючим снегом в стекла, да на стене мерно постукивали часы. Секретарь принес стакан жидкого чаю и черный сухарь на тарелочке. Дзержинский отхлебнул из стакана, поморщился и попросил:

- Знаете что? Принесите мне просто кипяток, вместо этого чаю. Из чего его делают?

- Из розовых лепестков, - сказал секретарь. - Свешников еще из Петрограда привез, где-то достал. Ему этот реставратор, что ли, для вас все свои лепестки подарил...

- Так вот, - водичку, - улыбаясь попросил Дзержинский. - А Свешникову ничего про чай не говорите... И пусть приведут арестованного Симбирцева.

Симбирцев вошел скромно, вежливо, но с достоинством поклонился и присел на венский стул против стола Феликса Эдмундовича. За эти несколько часов щеки Симбирцева как бы обвисли, взгляд стал беспокойным; а когда его ввели к Дзержинскому, - он понял, что дело его проиграно.

- Бывший жандармский ротмистр Симбирцев? - спросил Феликс Эдмундович.

- Вы меня... знаете?

- Я помню Варшаву и тюрьму Павиаки. Я помню, как вы там допрашивали одного заключенного. И вы, наверное, не забыли?

- Это все было не так, - забормотал Симбирцев. - Впоследствии я давал объяснения. Слово честного человека - это был сговор политических против меня. Я его не убивал. Да и зачем мне - посудите сами - зачем? Табуретка в камере упала... Он и того-с... Сердце у него было слабое...

- Табуретки в камерах не падают - они привинчены! - заметил Дзержинский. - Вы это знаете не хуже меня. Так каким же образом вы договорились с Баландинским почтовым отделением о посылке продуктов в кожаных почтовых мешках за печатями?