- Зачем же вы сюда пришли? - спросил Дзержинский. - Ведь знаете, что он за птица, ваш брат.

Дзержинский встал.

- Отправьте гражданку домой на моей машине, - сказал Дзержинский.

Через несколько минут женщина неумело и испуганно отворяла дверцу автомобиля председателя ВЧК.

Когда она уже села, к автомобилю подошел красноармеец и, передав ей пакет, сказал:

- От товарища Дзержинского.

Автомобиль двинулся.

Дома женщина развернула пакет: там было полтора фунта хлеба, селедка и шесть яблок. Женщина заплакала.

Понемногу в ее холодную, нетопленную комнату собрались соседи. Дети жадно ели яблоки с хлебом, на столе лежала селедка, а соседи переглядывались и вздыхали. Женщина все плакала и, плача, рассказывала о том, как сам начальник, комиссар, посадил ее в свой автомобиль и послал ей пакет.

В это самое время Феликс Эдмундович Дзержинский возвратился из обхода в свой кабинет. Секретарь сказал ему:

- Тут без вас звонил Горький. Соединить?

Секретарь вызвал квартиру Горького и передал трубку Дзержинскому.

- Здравствуйте, Алексей Максимович, - сказал Дзержинский. - Давно мы не видались...

С Горьким он разговаривал долго, смеялся своим заразительным, молодым смехом, потом сказал секретарю:

- Все по поводу ученых хлопочет Горький. Голодают они у него. Надо помочь, обязательно надо. А где взять еду?

Пока он разговаривал с секретарем, в комнату вошел фельдъегерь из Кремля. Дзержинский вскрыл пакет и узнал почерк Ленина.

"Ввиду того, - писал Ленин, - что налеты бандитов в Москве все больше учащаются и каждый день бандиты отбивают по нескольку автомобилей, производят грабежи и убивают милиционеров, предписывается ВЧК принять самые срочные и беспощадные меры по борьбе с бандитизмом".

Тотчас же в кабинете у Дзержинского было созвано совещание руководящих работников ВЧК.

Под утро он уехал домой. Ему было холодно, он чувствовал себя плохо. В кармане его шинели лежали два маленьких яблока - он вез их своему сыну.

За ширмой в кабинете стояла кровать.

Когда не было больше сил работать, Дзержинский уходил за ширму, стягивал сапоги и ложился. Он спал немного - три-четыре часа. Никто никогда не будил его. Он вставал сам, умывался и, отворив дверь в комнату секретаря, говорил:

- Я проспал, кажется, целую вечность?

И узнав, что произошло нового за время его сна, садился работать. На столе лежали непрочитанные письма и записки, доклады и рапорты. На все он должен был ответить сам, во всем он должен был разобраться. Вот, например, создается фонд для борьбы с Советской властью и для поддержки контрреволюционного саботажа. Известно, что владельцы торгового дома "Иван Стахеев и К°" внесли крупную сумму. Известно, что много внесли Тульский поземельный банк, Московский народный банк, табачный фабрикант Богданов. Но кто внес вот эту кругленькую сумму в четыреста восемьдесят тысяч рублей? И что это за французское письмо? А эта сумма в пятьсот сорок тысяч рублей? Откуда она взялась?

На небольшом клочке бумаги он набрасывал схему вражеской организации так, как она рисовалась в его воображении. И медленно, шаг за шагом, решал задачу, которую только он мог решить...

Или эти знаменитые "Солдатские университеты", которые подготовляют по существу вооруженное восстание против Советской власти? Великолепный "университет", из аудитории которого изъято бомб-лимонок столько-то, карабинов кавалерийских еще больше, пистолетов системы "маузер", пистолетов системы "браунинг"... А закрой эти "университеты", какой визг поднимется большевики душат культуру, большевики не дают солдатам учиться, большевики враги науки и варвары!

Обдумывая и решая, он расхаживал по своему кабинету из угла в угол, как когда-то в тюрьме. Глаза его поблескивали, а руки он держал засунутыми за ременный солдатский пояс.

В любой час ночи секретарь собирал в его кабинете чекистов на совещание.

Приходили молодые рабочие-коммунисты, плохо и бедно одетые, - кто в обмотках, кто в огромных, разношенных, похожих на бутсы ботинках, кто в пиджаке, кто в сатиновой косоворотке.

Приходили бывшие солдаты, в гимнастерках, выцветших под жарким галицийским солнцем, в порыжевших, разбитых сапогах, заткнутых соломой.

Приходили седоусые старики путиловцы, железнодорожные машинисты, черноморские и балтийские матросы...

Сидя за своим столом, поглядывая то на одного, то на другого товарища, Дзержинский докладывал. Негромким и спокойным голосом, очень коротко, ясно и понятно он объяснял, как надо раскрыть новую контрреволюционную организацию.

И чекисты слушали его затаив дыхание.

Потом Дзержинский спрашивал:

- Вопросы есть?

На все вопросы, даже на самые незначительные, он подробно отвечал. Потом весь план обсуждался, и Дзержинский внимательно выслушивал все предположения.

- Это верно, - иногда говорил он, - вы правы.

Или:

- Это неверно. Если мы пойдем на это, все дело может сорваться.

И объяснял почему.

А потом в качестве примеров рассказывал одно, другое, третье дело из чекистской практики...

Дело поджигателей Рязанского вокзала.

Дело с эшелоном из Саратова. Этот эшелон с продовольствием для голодающего Петрограда саботажники не приняли в Петрограде и отправили назад в Саратов.

Или история "Общества борьбы с детской смертностью". Хорошее название для контрреволюционной организации, в которой пудами хранился динамит и аммонал, были пулеметы, винтовки, гранаты...

А "Союз учредительного собрания"?

А "Белый крест", "Всё для родины"?

И каких только не было названий! Даже "Черная точка".

Спокойно и серьезно Дзержинский говорил о том, что было правильно в распутывании дела, а что было неправильно, где медлили и где торопились, как нужно было поступать и как поступали. Он еще и еще продумывал старые дела. На них учил людей трезвому спокойствию и энергичной находчивости для предстоящей работы.

Иногда во время такой беседы вдруг звонил телефон. Дзержинский брал трубку.

- Да, - говорил он, - слушаю. Здравствуйте, Владимир Ильич.

В кабинете становилось так тихо, что было слышно, как дышат люди. Дзержинский говорил с Лениным. Его бледное лицо слегка розовело. А чекистам в такие минуты казалось, что Ленин говорил не только с Дзержинским, но через него и со всеми.

Нередко после совещания Дзержинский находил на своем столе два куска сахару, завернутые в папиросную бумагу, или пакетик с табаком, или в бумаге ломоть серого хлеба.

В стране был голод, и Дзержинский недоедал так же, как и все. Было стыдно принести ему просто два куска сахару: вдруг еще рассердится. И чекисты оставляли на столе свои подарки.

Но он не сердился.

Он разворачивал бумагу, в которой аккуратно были завернуты два кусочка сахару, и грустная улыбка появлялась на его лице.

За глаза чекисты называли его отцом.

- У отца нынче совещание, - говорили они.

Или:

- Отец вызывает к себе.

Или:

- Отец поехал в Кремль к Владимиру Ильичу.

Иногда по ночам он ходил из комнаты в комнату здания ЧК.

В расстегнутой шинели, в старых сапогах, слегка покашливая, он входил в кабинет молодого следователя. Следователь вставал.

- Сидите, пожалуйста, - говорил Дзержинский и садился сам.

Несколько секунд он пытливо всматривался в лицо своего собеседника, а потом спрашивал:

- На что жалуетесь?

- Ни на что, Феликс Эдмундович, - отвечал следователь.

- Неправда. У вас жена больна. И дров нет. Я знаю.

Следователь молчал.

- И Петька ваш один дома с больной матерью, - продолжал Дзержинский. Так?

Вынув из кармана маленький пакетик, Дзержинский весело говорил:

- Это сахар. Тут целых два куска. Настоящий белый сахар, не какой-нибудь там меляс или сахарин. Это будет очень полезно вашей жене. Возьмите. А с дровами мы что-нибудь придумаем.