– Ну ладно. Если уж так, то перейдем сразу к делу.

Андрон снял очки, протер их грязным носовым платком, дрожащими пальцами вновь надел их:

– Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Мне нелегко, но я должен признать свои ошибки. Есть основания полагать, что вы поможете мне найти, так сказать, верный путь. Вы согласны? Вы поможете?

– Ничего не понимаю, – прошептала девушка и села на скамью.

– Вы должны мне помочь. – Андрон придвинулся к Маринке. – Если бы я сейчас сказал, что стал убежденным коммунистом, вы все равно не поверили бы. Я понимаю… Но поймите и меня – сейчас мне выгоднее быть откровенным, абсолютно откровенным. Выслушайте меня, пожалуйста. Не удивляйтесь: я должен исповедаться перед вами теперь, именно теперь.

Андрон замолчал. За окнами шумела буря, двигались, перекатывались стальные громы – к вечеру грохот фронта стал особенно слышным.

– Люди смертны… – задумчиво начал полицай. – Человек живет только раз. Какие идеалы ни исповедуй, единственно, что останется после тебя, – небольшой участок хорошо удобренной земли. Кладбищенским бурьянам все едино: были у покойника какие-то принципы или он всю жизнь прожил червяк червяком. Когда-то, еще в университете, я имел глупость поспорить на лекции с преподавателем… Из-за этого инцидента и вынужден был покинуть альма-матер. Казалось бы, пора было и поумнеть, ан нет, снова лукавый попутал. И опять же из-за тех же проклятых идеалов. Да, именно из-за идеалов я связался, так сказать, с полицией…

Я много передумал за последнее время. И понял: только тогда мне позволят спокойно дожить свою жизнь, если я послужу еще и другим, противоположным идеалам. Я все взвесил: помогите мне приобщиться, так сказать, к партизанскому движению…

"Провокатор… Но почему ночью?" – Марина терялась в догадках.

– Вы ошиблись адресом, – поднялась она. – Не знаю я никаких партизан.

– Не доверяете… – криво улыбнулся полицай. – Что ж, реакция, как говорится, вполне естественная, но, уверяю вас, абсолютно неверная. Вот, – Андрон достал из кармана пистолет, положил перед Маринкой. Прямо на книгу положил, на яркие, вышитые нитками полевые цветы. – Теперь я перед вами разоружился не только, так сказать, морально, но и материально. Все еще не верите? Можете обыскать.

Девушка несмело взяла оружие, повертела в руках, заглянула в дуло.

– Осторожно, заряжен, – предупредил Андрон. – Теперь верите?

Маринка не знала, что и сказать.

– Познакомьте меня с человеком, который скрывается у вас.

– Что?!

– У вас, в вашей хате, в последние дни поселился мужчина, который очень хотел скрыться от посторонних глаз. Но некто его все же увидел. И ваше спасение только в том, что сей "некто" – ваш покорный слуга. Видел вашего гостя только я…

– Никого у меня нет! Никого! Слышите? Никого!

– Ну что это вы, дорогая моя, так сердитесь? Запомните, если говорите неправду и хотите убедить, что это правда, – прежде всего, не проявляйте своего волнения.

А то, что у вас скрывается какой-то человек, я, моя дорогая, знаю наверняка. Откуда? Сейчас объясню. Все очень просто! Не только ваши знакомые выходят иногда на ночные прогулки…

У каждого своя судьба. Одни люди счастливые, другие – несчастливые, а вот ваш гость, должно быть, в сорочке родился. И до сих пор сам удивляюсь, как это мне удалось отвести облаву от вашей хаты…

Теперь ясно? Больше не сомневаетесь? Знакомьте. У меня ценные сведения, я могу быть полезным партизанам…

Андрон говорил громко, почти кричал.

– Зачем вы так громко разговариваете? – спросила Марина, оттягивая время, лихорадочно думая, что делать.

– А я это нарочно. Я хочу, чтобы слышали не только вы, но и тот, кто скрывается у вас. То окошечко на задней стороне хаты достаточно-таки широкое. Мне очень не хочется, чтобы ваш товарищ использовал его как дверь. Так вот, перед вами альтернатива: либо тот, кто прячется, отведет меня к партизанам, либо, если он убежит, я вынужден буду отвести вас в полицию. Другого выхода у меня нет – я хочу жить.

Еще раз говорю: не бойтесь. Если бы я хотел арестовать вашего постояльца, разве я так бы действовал? Окружил бы хату и… Одним словом, вы понимаете. Понимаете?

Маринка ничего не ответила.

– Марина, – донесся из кладовки голос Михаила. – Отопри, выпусти меня.

Андрон вздрогнул, глаза забегали – девушка, пистолет, дверь… – обмяк весь, опустил голову.

Марина подошла к кладовке, вставила ключ, открыла.

Андрон порывисто направился к Михаилу:

– Здравствуйте! Вот… Вот я и пришел…

– Вижу. Да, поздновато вы надумали партизанить! Выворачивай карманы!

– Оружие я уже сдал…

– Знаю, слыхал. Выворачивай, выворачивай! Так. А какие еще бумажки есть? А в том кармане? И справки и удостоверение – все, все давай.

Михайло сел за стол, придвинул к себе документы Чебренкова. Андрон как встал, так и стоял, не смея присесть.

– Ясно… – бормотал Михайло, читая документы полицая.

– Товарищ партизан…

Михайло поморщился:

– Какой я тебе товарищ…

– Э-э… гражданин партизан, а у вас… я хотел спросить: в партизанском отряде справку мне смогут дать, что я… одним словом – добровольно к партизанам…

– Ишь, чего захотел! – Михайло засмеялся. – Сразу и справку ему! Справка партизанская – это тебе не немецкий аусвайс, ее, знаешь ли, не угодничеством зарабатывают. Посмотрим, на что ты способный…

– Так, значит, – встрепенулся Андрон, – так, значит, вы возьмете меня!

– А куда ж тебя девать теперь? Повесить всегда успеем, а может, еще и пользу принесешь да человеком станешь. Вот только идти придется далеченько. Как ты, на ноги не слаб?

– Да я… Хоть до самой Москвы!..

– Ну ладно, ладно. Эмоции свои потом будешь изливать. А сейчас садись в уголок и замри, словно твоего и духу тут не было. Принесла же нелегкая… Из-за тебя с невестой не попрощался как следует…

Андрон послушно уселся в уголке на скамью, но при слове "невеста" глянул искоса на Марину. Девушка подошла к столу, положила пистолет Андрона. Михайло хотел обнять девушку, но Маринка отстранила руку. Глаза вскинула на Андрона: неудобно, мол, мы сейчас не одни…

– Что? Вот этого стыдишься? Так это же не человек, так себе, временное существо, гомо утенс. Эх ты, Маринка-Хмаринка! – Схватил, обнял, поднял на руках. – Будешь скучать обо мне?

Глазами кивнула: "Буду…"

– А бояться по ночам?

Покачала головой.

Осторожно, как нечто хрупкое, нежное, опустил, поставил на ноги. Маринка потупилась: и до сих пор как-то не верилось, не могла поверить, что сегодня, сейчас Михайло уйдет и уже не будет его с нею. Стоит, боится взглянуть на парня…

Обнял, прижал – и крепко-крепко, губы в губы…

– Моя…

Андрон крякнул. Но на него и не глянули. При чем тут Андрон – мир, вселенная, ничего не существовало для Маринки, кроме Михаила, и для Михаила – кроме Маринки… И сейчас особенно не верилось девушке, что вот и все, что она прощается и спустя минуту любимый уйдет…

И только тогда, когда он уже надевал шинель, Маринка осознала вдруг всю бездонную пустоту двух коротеньких слов: "уже все…"

Рванулась, прижалась к шинели, к чужой, к черной. Хотела что-то крикнуть – захлебнулась, забилась в тяжелом беззвучном плаче.

– Ну, не надо… Не надо… – Но и у него блеснуло, покатилось по щеке. – Ну, слышь, Маринка… Перестань… Я вернусь, я обязательно вернусь! Ну… успокойся! Ну, мы ж с тобой здесь не одни…

Маринка искоса посмотрела на Андрона и сразу же рукавом вытерла, со злостью стерла горькие, совсем уже не девичьи слезы: что-что, а слабость свою женскую она не выдаст напоказ этому "утенсу"! Из-за него, из-за, таких, как он, и все зло на земле!

Отвернувшись, взяла со стола пистолет Андрона:

– Вот… Трофей забыл.

– Оставь у себя. – Михайло сосредоточенно, закусив губу, застегивал на шинели верхний крючок. – В хозяйстве пригодится. Пока я не вернусь, от ухажеров отбиваться будешь.

Маринка спрятала пистолет.