В свои пятьдесят лет Гэвин был худощав, крепок в руках и ногах, всегда чисто выбрит, немногословен, ходил медленно, в седле держал спину прямо и жестко, немигающие голубые глаза щурились от яркого неба и снега. Однажды он сказал сыну:

— Рай на земле — это то, что ты должен создать, он никогда не возникает сам по себе. Говорят, где конец радуги в землю упирается, там клад зарыт… так вот — нет там ничего, кроме того, что ты принесешь с собой. Эта земля была мертвой много лет — пот человеческий заставил ее расцвести.

Кроме земли, единственной радостью для него было видеть, как маленький Клейтон подрастает рядом с ним в этой долине, которую он нашел и напоил собственным потом. Он никогда не возвращался из Санта-Фе, Таоса или Нового Орлеана без подарков: сначала это были игрушки и маленькое оружие; потом чистокровный арабский пони; потом мерин, красивый трехлеток из Техаса; серебряное седло из Чиуауа; многозарядный «Винчестер» новой модели; настоящий нож «боуи» [15] из Форт-Уэрта и пара серебряных шпор с колесиками. Совсем маленьким он забрал Клейтона из-под опеки матери и начал воспитывать из него мужчину — мужчину во вкусе Гэвина. На ровном участке прерии за коралем он расставлял рядами бутылки из-под виски и жестяные банки. Они с Клейтоном становились на расстоянии пятидесяти ярдов, отвернувшись в другую сторону, против солнца.

— А теперь пригнись — и резко поворачивайся, а одновременно выхватывай револьвер. Не гляди себе на руку или на револьвер; поймай глазом цель в момент поворота и быстро стреляй, пока ты еще согнутый. Выстрели два раза — больше ты все равно не сможешь попасть — а потом падай на землю и стреляй дальше.

Он подпилил спуск и курок на револьвере мальчика так, чтобы Клейтон мог упасть на живот и взвести курок левой рукой.

— Так ты сможешь выгадать около секунды на четырех выстрелах. А секунда, сынок, иногда обозначает разницу между жизнью и смертью.

После того, как они тренировались час или два и мальчик научился разбивать четыре или пять бутылок из шести, Гэвин отвел его на другой огневой рубеж. Теперь солнце висело низко над горами за рядом бутылок и светило им прямо в глаза. Началась тренировка в стрельбе против света.

— Носи шляпу низко надвинутой на лоб. Когда поворачиваешься, не высматривай какую-то конкретную точку на мишени, ты должен видеть форму. Выстрели один раз, когда повернешься лицом к солнцу, а потом падай. Револьвер ты должен успеть выхватить, поднять и нацелить, пока повернешься чуть-чуть, иначе тебя самого подстрелят.

Когда и в этом упражнении мальчик достиг умения, удовлетворившего Гэвина, они начали стрелять из «Винчестера» с расстояния в триста и пятьсот ярдов. Потом сели на лошадей и учились стрелять на ходу — сначала на рыси, потом на легком галопе — кентере, а потом и на полном галопе.

Позже к ним присоединился Ритенхауз и показал мальчику некоторые трюки, которых даже Гэвин не знал. Они уехали в предгорья, где земля была изломанной и неровной, покрытой валунами, скалами и высокими обнажениями твердых пород.

— Допустим, человек прячется за скалой, — объяснял Риттенхауз, — и палит в тебя. Если ты с винтовкой, стреляй по камням у него за спиной. Пробуй раз, другой — и оценивай угол. Рикошет убивает человека ничуть не хуже, чем пуля, всаженная ему прямо в жилетную пуговицу… Или, скажем, бьешься ты с человеком один на один, допустим, в каком-нибудь арройо [16]. Он знает, что у тебя один шестизарядный револьвер. Сделай четыре выстрела, а потом перезаряди — только очень быстро; после этого стреляй поскорее еще два раза, неважно куда, хоть в воздух. Он может подумать, что у тебя револьвер пустой — и бросится на тебя. Вот так ты его и подловишь, когда он выскочит на открытое место! Всегда работай мозгами, Клей, и считай, что твой противник не глупее тебя. Заставь его мозги работать против него. Не найдется на свете человека настолько хитрого, чтоб он не подумал, что он хитрее тебя, если ты ему намекнешь на такое.

Гэвин учил мальчика охотиться, ездить верхом и жить в горах. Летом они выезжали на неделю-другую куда-нибудь повыше в Сангре. Стреляли оленей, куропаток, койотов, а в шестнадцать лет Клейтон убил своего первого медведя.

Они наткнулись на медведя, старого черного убийцу со стертыми зубами, когда он пожирал убитую олениху. Весь день и всю ночь шли они по следам через лес, а на рассвете второго дня увидели его в трехстах ярдах перед собой на открытой полянке, поросшей изумрудной травой и окруженной чащей сосняка. Солнце только что поднялось, отец и сын сидели на поваленном дереве и курили первую утреннюю сигарету. Медведь остановился на краю поляны, а потом медленно и неторопливо побрел по траве.

Клейтон сдвинул защелку предохранителя на «Винчестере», но Гэвин остановил его, положив ладонь на руку.

— Если ты выстрелишь с такого расстояния и только ранишь его, — предупредил он, — с ним будет нелегко управиться.

Пока они наблюдали, медведь выпрямился и потянул носом воздух. Утренний ветерок веял от поляны к склону, где они сидели.

— Что это он учуял? — спросил Клейтон шепотом. И, как будто в ответ, медведь обиженно взревел от боли. В правой части груди у него, почти у плечевого мускула, появилась оперенная стрела. На таком расстоянии никто не мог бы заметить, как она пронеслась в ярком золотом утреннем свете над поляной.

— Апач, — прошипел Гэвин.

Медведь быстро кинулся в укрытие — в кусты можжевельника; в горах было тихо, только чуть слышно шелестел ветерок в верхних ветвях деревьев.

Гэвин выжидал, изучая местность. Потом тронул рукой Клейтона и показал направо.

— Обходи оттуда. Я хочу спугнуть этого апача. Когда услышишь мой выстрел, поднимайся и высматривай медведя. Он двинется с места. Он раненый, так что не выпускай его из виду. И не промахнись.

Клейтон кивнул и исчез без единого слова. Он сполз вниз по склону, а потом, извиваясь как змея, прополз вдоль затененного выступа, пока не оказался в сорока ярдах от поляны. Запрыгнув на гребень, он сможет увидеть всю чащу карликовых сосен. Он ждал, стараясь дышать тихо, и следил, чтобы руки на ложе винтовки были сухими. Сердце колотилось как будто прямо о землю.

Гэвин медленно перешел на солнечную сторону ложбины, выискивая затененные места под соснами. Как всегда, он двигался бесшумно, мягко, как танцор, проскальзывая от ствола к стволу. Когда до поляны оставалось около сотни ярдов, он увидел апача, устроившегося на высокой ветви ели, почти сливающегося с темно-коричневым стволом. Его черные глаза напряженно всматривались в чащу, куда отступил медведь, вторая стрела лежала на туго натянутом луке.

Гэвин тщательно прицелился, глубоко вдохнул, задержал дыхание на три секунды, потом выстрелил.

Через минуту донесся ответный выстрел с дальнего конца поляны. Гэвин быстро перебежал через гребень и спустился на другую сторону. Клейтон, согнувшись, стоял на одном колене, все еще прижимаясь щекой к прикладу, а в тридцати ярдах от него вытянулся вдоль поваленного ствола медведь с простреленной грудью. Он еще дышал, но умирал. Гэвин прикончил его выстрелом в голову.

— А куда девался этот апач? — вспомнил Клейтон немного позже, когда они уже нашли лошадей и спускались по склону обратно в долину.

— Я спугнул его, — сказал Гэвин. — Сейчас он, небось, уже отмахал полдороги до Форт-Самнера.

Но когда Клейтон обернулся, чтобы напоследок посмотреть, как блестит солнце на синих вершинах гор, он заметил стервятников-канюков, которые кружились в небе и опускались в лес — в двух разных местах неподалеку от той зеленой прогалины высоко в горах. Он постарался выбросить это из головы.

Следующей весной Гэвин взял его с собой в долгий перегон скота на восток. Юноша усердно трудился всю дорогу, ел и спал вместе с ковбоями. В течение двух недель он работал со стадом, пока оно продвигалось по пыльной равнине к Шривпорту. Здесь они поднялись на борт парохода «Дикси Куин», идущего в Новый Орлеан.