Потом пришел Кент с пивом и сыром. Он отснял много нового материала, и ему не терпится посмотреть, как у него это получилось.

— Вы уже прокрутили это? — спросил он.

— Полное дерьмо, — сказал Ральф. — Все вместе. Просто кошмар какой-то.

— Да, получилось не очень, — согласился Трампер.

Кент развернул сыр так, словно это было его больное сердце.

— Плохо снято, да? — спросил он.

— Да вообще все ни к черту, — фыркнул Ральф. Они сидели и размышляли, почему все пошло не так.

— Все из-за этой хреновой съемки? — спросил Кент.

— Из-за концепции в целом, — ответил Ральф.

— Публика там ни к черту, — заметил Трампер. — Они слишком предсказуемы.

— Они просто люди, — сказал Ральф. — С ними никаких проблем.

— А как история с девицей и ее грудями, а? — спросил Кент. — Здорово, правда?

— Это просто пикантный момент и сальный юмор, от которого вся работа становится еще хуже, — заявил Ральф. — По крайней мере, та часть.

— Могу я посмотреть материал? — попросил Кент. — Должен же я увидеть эту дрянь.

— Тебе не понравится даже твоя собственная съемка, — сказал Ральф.

— Она тебе не понравилась, Ральф?

— Мне вообще ничего не нравится.

— А как с монтажом? — спросил Кент.

— Нечестно говорить о монтаже, когда Тюльпен здесь нет, — заметил Трампер.

— На самом деле монтаж еще не готов, Кент, — сказал Ральф.

— Да говорю же тебе, Кент, — нахмурился Трампер.

— Ладно, Тамп-Тамп, — сказал Кент, — а как звук?

— Годится, — одобрил Ральф. — У Тамп-Тампа получается все лучше и лучше, если смотреть с технической точки зрения.

— Точно, — сказал Трампер. — Зато мое воображение никак не улучшается.

— Это точно, — заметил Ральф.

— Послушайте, — попросил Кент, — могу я просмотреть этот гребаный материал?

И они оставили его перематывать катушки с пленкой, а сами вышли на Кристофер-стрит и направились пить кофе в «Нью-Дил».

— Все, что я хочу от фильма, это чтобы в нем увидели что-то стоящее, — заявил Ральф. — Терпеть не могу выносить приговоры.

— А я просто не верю в истории с концом, — сказал Трампер.

— Верно-верно, — заметил Ральф. — Просто хорошее описание. Но оно должно быть моим личностным. Все остальное просто журналистика.

— Если «Нью-Дил» закрыто, — сказал Трампер, — я изойду на дерьмо.

Однако заведение оказалось открыто; они уселись с двумя кружками черного эспрессо с цедрой лимона и ромом.

— Давай выбросим этот фильм, Тамп-Тамп, — предложил Ральф. — Это чертово старье. Все, что я делал, относится к внешнему миру, а мне хочется сделать фильм о внутреннем мире человека.

— Что ж, как хочешь, Ральф, — сказал Трампер.

— Что мне в тебе нравится, Тамп-Тамп, так это то, что у тебя мнений до фига.

— Это твой фильм, Ральф.

— А вот допустим, Тамп-Тамп, что следующий сделаешь ты. О чем бы он был?

— Я не строю таких планов, — разглядывая цедру лимона в кофе, ответил Трампер.

— Но что ты ощущаешь, Тамп-Тамп? — не унимался Ральф.

Трампер взял чашку с кофе обеими руками.

— Тепло, — сказал он. — В данный момент я ощущаю тепло.

«Что я ощущаю?» — спрашивал он себя позже, на ощупь пробираясь через темную квартиру Тюльпен и попирая ее одежду босыми ногами.

Бюстгальтер, я наступил левой ногой на бюстгальтер. А боль откуда? Точно, это боль; я со всего маху налетел правой голенью на стул в спальне — да, это точно боль.

— Трампер? — Это поворачивающаяся в постели Тюльпен.

Он заполз ей под бок, обнял и прижал к себе.

— Грудь, — произнес он вслух. — Я чувствую грудь.

— Точно, — сказала Тюльпен, обнимая его. — А что еще? — прошептала она.

Боль? Да, ее зубы впились ему в живот; ее жесткий поцелуй мог бы оставить его без пупка.

— Я скучал по тебе, — сказал он ей. Обычно они уходили с работы вместе.

Но она не ответила ему — ее рот сомкнулся на его сонном естестве; ее зубы беспокоили его, а бедра вдруг так тесно сжали голову, что у него в висках застучала кровь. Он коснулся ее языком и через рот проник до самого мозга.

Потом они лежали под холодным неоновым светом, исходящим от аквариумов. Мимо них прошмыгнула какая-то странная рыбка; медлительные черепахи всплыли на поверхность, перевернулись кверху брюхом и снова опустились на дно. Трампер лежал, стараясь представить какой-нибудь другой образ жизни.

Он видел полупрозрачного бирюзового угря с его функционирующими внутренними органами. Один походил на насос: он втягивал в себя воду, потом рот угря открывался, чтобы выпустить тонкую струйку воздушных пузырьков. Пока пузырьки поднимались к поверхности, другая рыба находила их, налетала и уничтожала. Своего рода форма беседы? Трамперу стало интересно. Пузырек — это что, слово или целое предложение? Или даже абзац! Малюсенький, полупрозрачный бирюзовый поэт восхищенно описывает свой мир! Трампер чуть было не спросил Тюльпен об этом странном угре, но она заговорила первой.

— Сегодня вечером тебе звонила Бигги, — сказала она.

Трамперу вдруг захотелось выпустить очень симпатичный пузырек воздуха.

— И чего она хотела? — спросил он, завидуя тому, как легко может общаться угорь.

— Поговорить с тобой.

— Она ничего не передавала? С Кольмом все в порядке?

— Она сказала, что они собираются уехать на уикэнд, — зевнула Тюльпен. — Так что, если ты позвонишь и никого не будет дома, не беспокойся.

— Так вот для чего она звонила, — произнес Трампер. — И ничего не сказала про Кольма?

— Она сказала, что ты обычно звонишь по выходным, — ответила Тюльпен. — А я этого и не знала.

— Ну, я звоню обычно из студии, — сказал Трампер. — Просто чтобы поговорить с Кольмом. Я считал, что тебе ни к чему слушать…

— Ты скучаешь по Кольму, Трампер?

— Да.

— А по ней — нет?

— По Бигги? — Да.

— Нет, — сказал Трампер. — По Бигги я не скучаю.

Тишина. Он рассматривал аквариум в поисках болтливого угря, но так и не смог отыскать его. «Смени тему пузырьков-разговоров, — велел себе он. — И побыстрей».

— Ральф хочет бросить этот фильм, — сказал он, но она продолжала пристально смотреть на него. — Помнишь, «На ферме»? Последние съемки никуда не годятся. Да и весь замысел слишком примитивен…

— Знаю, — кивнула Тюльпен.

— Он уже говорил с тобой? — спросил Трампер.

— Он хочет снять некий личностный фильм, — сказала она. — Да?

— Да, — ответил он; он коснулся ее груди, но она отодвинулась в сторону и повернулась спиной, сжавшись в клубок.

— Он хочет сделать что-то замысловатое, — сказала Тюльпен. — О внутреннем мире человека и без политики. Нечто более личностное, верно?

— Точно, — ответил обеспокоенный Трампер. — Кажется, он сказал тебе больше, чем мне.

— Он хочет снять фильм о тебе, — сказала Тюльпен.

— Обо мне? — переспросил Трампер. — Но что можно снять обо мне?

— Что-то очень личностное, — пробормотали она в подушку.

— Что именно? — закричал Трампер. Он сел и насильно затащил ее к себе на колени.

— О том, как расстроился твой брак, — сказала Тюльпен. — Понимаешь, дать полное представление. О том, как мы ладим с тобой… Взять интервью у Бигги — понимаешь, что она об этом думает… Взять интервью у меня, — добавила Тюльпен. — Что я обо всем этом думаю…

— Ну и что ты об этом думаешь? — заорал он; он пришел в бешенство.

— Мне кажется, что идея неплохая.

— Неплохая для кого? — с отвращением спросил он. — Для меня? Своего рода психотерапия? Он собирается содрать с меня шкуру?

— Это тоже не такая уж плохая мысль, — сказала Тюльпен; она села рядом и коснулась его бедра. — У нас хватит на это денег, Трампер…

— О боже!

— Трампер! — произнесла она. — Если ты и в самом деле не скучаешь по ней, то что тебя так задевает в этом?

— При чем тут задевает? — сказал он. — У меня теперь другая жизнь, так к чему копаться в прошлом?

— Какая другая жизнь? — спросила она. — Ты счастлив, Трампер? Ты куда-то движешься? Или ты счастлив там, где ты есть?