– Отстань от него, – говорю я Барри.

– Я знал, что ты это скажешь. Как же, теперь-то вы будете заодно. Подумаешь, учредили тут Товарищество постельных героев.

Я стараюсь проявить терпение:

– Ты идешь в паб или как?

– Еще чего!

– Ну и прекрасно.

Барри уходит. Теперь Дику неудобно уже не за то, что он с кем-то познакомился, а за то, что я остался без компании.

– Я еще успеваю с тобой выпить – если по-быстрому.

– Об этом не беспокойся. Ты не виноват, что Барри такой кретин. Иди, и желаю хорошо провести вечер.

Он награждает меня взглядом, исполненным самой глубокой благодарности. Я тронут до глубины души.

Возникает ощущение, что такие разговоры сопровождают всю мою жизнь. Мы все трое уже не дети, но то, что сейчас произошло, запросто могло случиться, когда мне было шестнадцать, или двадцать, или двадцать пять. Повзрослев, мы остановились и дальше не движемся; мы дорисовали карту и с тех пор не пересекаем обозначенных на ней границ. Спросите, почему Барри так тревожит знакомство Дика с девушкой? Да потому, что ему не хочется нарваться в фойе кинотеатра на улыбку парня с заячьими передними зубами и в куртке с капюшоном; Барри тревожит, как дальше будет складываться его жизнь, и он одинок, а одинокие – они самые желчные.

С тех пор как я открыл магазин, мы все никак не можем сплавить диск некоей группы под названием «Сид Джеймс Экспириенс». Обычно мы избавляемся от залежалого товара – скидываем цену до десяти пенсов, а то и просто выбрасываем на помойку, – но эту пластинку любит Барри (и дома он держит ее в двух экземплярах на случай, если один возьмут послушать, а потом не вернут), который утверждает, что она очень редкая и рано или поздно мы ею кого-нибудь осчастливим. Она у нас стала чем-то вроде старой чудаковатой родственницы. Постоянные покупатели справляются о ее здоровье, дружески похлопывают по конверту, натыкаясь на нее в своих поисках, а иной еще и возьмет ее с полки, отнесет к прилавку, будто бы собираясь купить, а потом скажет: «Шутка!» – и тащит беднягу на место.

Но тут в пятницу утром один парень, которого я никогда раньше не видел, роясь в разделе «Британский поп S–Z», вдруг издает сдавленный вздох восхищения и мчится к прилавку; заветную пластинку он крепко прижимает к груди, словно боится, что ее у него сейчас отнимут. У прилавка он достает кошелек и выкладывает за свою покупку семь фунтов, молча и решительно, даже не пытаясь поторговаться: ему просто невдомек, что он на самом деле творит. Я уступаю Барри – вот и настал его день! – право обслужить парнишку, а мы с Диком затаив дыхание наблюдаем за происходящим со стороны; точно так же мы наблюдали бы за человеком, облившим себя бензином и доставшим из кармана спичечный коробок. Мы выдыхаем, только когда он уже чиркнул спичкой и его охватило пламя, а когда он уходит, смеемся до коликов. Этот эпизод нас очень воодушевил: если кто-то может вот так взять и купить пластинку «Сид Джеймс Экспириенс», значит, всех нас в жизни ждет еще очень много хорошего.

С последней нашей встречи Лора успела измениться. Отчасти дело в макияже: сейчас он у нее рабочий, и с ним она выглядит не такой подавленной, менее усталой и вполне собранной. Но есть что-то и помимо макияжа. Что-то произошло – то ли на самом деле, то ли у нее в голове. Но что бы это ни было, она явно задумала начать новую жизнь. Она ее не начнет. Я этого не допущу.

Мы идем в бар рядом с ее работой – не в паб, а в бар, где по стенкам развешаны фотографии бейсболистов, меню написано мелом на грифельной доске, подозрительным образом отсутствуют пивные краники и люди в деловых костюмах пьют американское бутылочное пиво. Мы усаживаемся в глубине, подальше от всех.

– Ну и как дела? – начинает она, как будто я ей практически никто.

Я мямлю что-то в ответ, но при этом понимаю, что долго сдерживаться не смогу, что вот-вот из меня выплеснется, и – бэмц! – нате вам пожалуйста:

– Ты уже спишь с ним?

– Ты пригласил меня, чтобы спросить об этом?

– Ну да.

– Ох, Роб…

Я хочу прямо сейчас повторить вопрос – мне нужен ответ, мне не нужны эти «Ох, Роб» и жалостливые взгляды.

– Что ты хочешь от меня услышать?

– Я хочу, чтобы ты ответила «нет» и чтобы это было правдой.

– Я не могу так ответить. – Посмотреть мне при этом в глаза она тоже не может.

Она заводит речь о чем-то другом, но я не слышу ее; я вылетаю на улицу и, проталкиваясь между костюмами и плащами, злой и отравленный, топаю домой с единственным желанием послушать какие-нибудь громкие и злые записи, от которых мне должно полегчать.

На следующее утро парень, купивший пластинку «Сид Джеймс Экспириенс», приходит обменять ее. Говорит, она оказалась не тем, что он думал.

– Чего же такого вы от нее ожидали? – спрашиваю я.

– Не знаю. Чего-то другого. – Он пожимает плечами и обводит взглядом нас троих. Мы смотрим на него, подавленные и ошеломленные. Ему становится неудобно.

– Ты ее до конца дослушал? – спрашивает Барри.

– До середины второй стороны. Мне не понравилось.

– Иди домой и послушай еще раз. Ты к ней приколешься. Я тебе говорю.

Парень беспомощно качает головой. Он уже принял решение. Он покупает подержанный компакт «Мэднесс», а я возвращаю «Сид Джеймс Экспириенс» на место.

Позже днем звонит Лора.

– Ты должен был знать, что это произойдет. Это не могло оказаться для тебя такой уж полной неожиданностью. Я ведь, как ты выражаешься, живу с этим типом. Рано или поздно это должно было случиться. – Она издает нервный и, с моей точки зрения, абсолютно неуместный смешок. – И я уже пыталась тебе объяснить, что, в конце концов, дело совсем не в этом. Дело в том, что у нас с тобой все пошло наперекосяк.

Я порываюсь повесить трубку, но обычно люди вешают трубку, если думают, что им перезвонят, а с какой стати Лора станет мне перезванивать? Да ни с какой.

– Эй, ты куда делся? О чем-то думаешь?

Я думаю: мы с ней вместе принимали ванну (всего лишь однажды, много лет назад, но ванна, знаете ли, есть ванна), а теперь мне уже непросто вспомнить, как она выглядит. Я думаю: поскорей бы закончился нынешний этап и наступил следующий, такой этап, на котором, глянув в газету и обнаружив, что сегодня по телевизору «Запах женщины», я скажу себе: «Да-да, мы смотрели этот фильм с Лорой». Я думаю: надо ли бороться, с чем я борюсь и с кем?

– Так, ни о чем.

– Если хочешь, можно будет еще как-нибудь увидеться. Я постараюсь тебе получше все объяснить. Хотя бы это я обязана сделать.

Хотя бы…

– А не хотя бы?

– Извини?

– Забудь. Послушай, мне пора. Я, между прочим, тоже работаю.

– Ты позвонишь?

– Я не знаю телефона.

– Можешь звонить на работу. Договоримся о встрече и все как следует обсудим.

– Хорошо.

– Обещаешь?

– Ага.

– Я очень не хочу, чтобы этот разговор оказался последним. А то я тебя знаю.

Дудки, не знает она меня: я звоню ей беспрерывно. Я звоню ей через некоторое время, когда Барри отправляется куда-то перекусить, а Дик возится в подсобке с почтовыми заказами. Я звоню ей после шести, когда Барри с Диком уже ушли. Придя домой, я звоню в справочную, узнаю новый телефон Иена и звоню раз семь, вешая трубку, когда отвечает он; наконец Лора догадывается, в чем дело, и подходит сама. Я звоню ей на следующее утро, а потом два раза днем и еще раз вечером из паба. После паба я еду посмотреть на дом, в котором они живут. (Это очередной трехэтажный дом в Северном Лондоне, но я не знаю, на каком этаже квартира Иена, да и все равно ни в одном окне света нет.) Ничего другого мне не остается. Я снова потерял нить, как терял ее после Чарли, много-много лет тому назад.

Бывают мужчины, которые звонят, и бывают, которые не звонят; знали б вы, как я хотел бы принадлежать к последним. Ведь они – настоящие мужчины, и именно таких мужчин имеют в виду женщины, когда высказывают свои претензии к нам. Именно они подпадают под ни к чему не обязывающий, цельный и совершенно бессмысленный стереотип: мужчине все по барабану, его бросают, и он в худшем случае одиноко просиживает пару вечеров в пабе, а потом успокаивается; и пускай в следующий раз он уже не будет так доверчив, но зато и не выставил себя дураком и никого понапрасну не пугал; я же на этой неделе сделал и то, и другое. В первую встречу Лора выглядит печальной и виноватой, а во вторую – она напугана и рассержена; эта трансформация целиком на моей совести, но мне от нее нет никакого проку. Я бы с радостью остановился, если бы мог, но ничего другого мне, похоже, и вправду не остается – об этом я думаю все время не переставая. «А то я тебя знаю», – сказала Лора и была недалека от правды: она знает меня как изрядного пофигиста, знает, что у меня есть друзья, с которыми я долгие годы не виделся, знает, что я уже больше не поддерживаю контакта ни с одной из моих бывших любовниц. Но она понятия не имеет, чего все это мне стоит.