– Я думала, ты в этой клумбе до вечера проваляешься.

– А? Да не, ха-ха. Нет. Хм-м.

Напускная беспечность – не худший способ попытаться сохранить лицо в подобного рода ситуации. Впрочем, когда лежишь в чужой клумбе, прячась от бывшей подруги в день похорон – кремации! – ее отца, такую ситуацию не отнесешь ни к одной из известных разновидностей ситуаций, эта ситуация уникальная, она – что-то отдельное.

– Ты весь промок.

– Мм-м.

– Да к тому же идиот.

Будут еще поводы скрестить шпаги. Что толку скрещивать их сейчас, когда я настолько уязвим.

– Я понимаю, почему ты так говоришь. И прошу прощения. Правда. Я совсем не хотел… Поэтому я и ушел, потому что… Я не хотел там шуметь, а когда… Послушай, Лора, я спал с Рози и все этим испортил только из страха, что ты умрешь. Я боялся твоей смерти. Или чего-то из той же серии. Конечно, это звучит… – Тут мой запал иссякает, и я смотрю на нее, широко открыв рот.

– Да, я умру. В этом смысле мало что изменилось.

– Да-да, я это все понимаю и никакого другого ответа от тебя не ожидал. Я просто хотел, чтобы ты знала. Только и всего.

– Большое спасибо. Очень тебе благодарна.

Заводить машину она не собирается.

– Я не могу отплатить тебе той же монетой.

– То есть?

– Я спала с Рэем не потому, что боялась твоей смерти. Я спала с Рэем потому, что ты меня достал и мне захотелось от тебя отдохнуть.

– Да-да, конечно, понимаю. Ладно, Лора, не буду больше отнимать у тебя время. Возвращайся домой, а я подожду автобуса.

– Я не хочу домой. Я тоже всех послала.

– Да? Правильно. Здорово. В смысле, не здорово, ну ты сама знаешь.

Снова пошел дождь, и она включила «дворники», так что нам хоть что-то стало видно в окно.

– Кто тебя обидел?

– Никто. Просто я кажусь себе еще слишком маленькой. Мне нужно, чтобы после папиной смерти за мной кто-нибудь присматривал, а там нет никого, кто бы мог это делать, поэтому, когда Лиз сказала, что ты исчез, я воспользовалась предлогом и тоже ушла.

– У нас много общего, да?

– А тебя кто обидел?

– Никто. Вернее, Лиз. Она… – Мне не приходит в голову подходящего взрослого выражения, и я использую первое попавшееся: – Она дразнилась.

Лора фыркает:

– Она дразнилась, а ты теперь на нее ябедничаешь.

– Вот именно.

Лора невесело усмехается:

– Ну и чего удивляться, что у всех у нас все шиворот-навыворот. Мы как Том Хэнке в «Большом».[95] Маленькие мальчики и девочки, запертые во взрослых телах и вынужденные как-то с этим жить. А в реальности это тяжелее, чем в кино, правда? В ней ведь еще все это. – Она показывает вперед на футбольное поле, остановку, мужчину, прогуливающего собаку, но я понимаю, о чем она. – Роб, я хочу тебе кое-что сказать. Побег с похорон – самый дурной поступок в моей жизни, и в то же время самый восхитительный.

– Ты же, собственно, не с похорон сбежала. Ты сбежала с поминок. Разница есть.

– Но мама и Джо… они мне этого никогда не простят. Впрочем, мне все равно. Я столько думала о нем, столько о нем говорила, а потом к нам в дом понабилась куча людей, которые хотят одного – дать мне возможность еще немного о нем подумать и поговорить, а мне хотелось кричать в голос.

– Он бы понял.

– Думаешь? А я… я бы, наверно, не поняла. Мне бы хотелось, чтобы все оставались до конца. Хоть это они ради меня могли бы сделать.

– Твой отец был добрее.

– Да, разве нет?

– Раз в пять или шесть добрее тебя.

– Не искушай судьбу.

– Прости.

Мы наблюдаем, как мужчина пытается прикурить, не выпуская из рук поводок, газету и зонтик. Это невозможно, но он не сдается.

– Когда домой собираешься?

– Не знаю. Когда-нибудь. Попозже. Слушай, Роб, ты со мной не переспишь?

– Чего?

– Мне, кажется, необходимо потрахаться. Я хочу почувствовать хоть что-нибудь, кроме горя и вины. Либо это, либо я поеду домой и суну руку в камин. Или, может, предпочитаешь тушить об меня сигареты?

На Лору это совсем не похоже. Лора юрист по профессии и юрист по натуре, а сейчас ведет себя как претендентка на второстепенную роль в фильме с Харви Кайтелом.

– У меня всего две штуки. На потом.

– В таком случае остается секс.

– Но где? А с Рэем как же? И как же… – Я хочу сказать «со всем остальным». Да, как же со всем остальным?

– Придется в машине. Сейчас отъедем кое-куда.

И она везет нас кое-куда.

Знаю-знаю, что вы сейчас подумали: Какой же ты, Флеминг, жалкий выдумщик. Тебе этого хочется, и вот в фантазиях и т. д. Нет, ничто из происходящего со мной сегодня ни за что в жизни не даст пищи моим сексуальным фантазиям. Начать с того, что я мокрый, и хотя, как мне великолепно известно, это слово имеет множество сексуальных коннотаций, даже самый убежденный извращенец вряд ли возбудился бы при виде меня в моем теперешнем состоянии: замерзшего, с раздраженной кожей на ногах (брюки у меня без подкладки и поэтому здорово натирают), вонючего (по очевидным причинам ни один из известных парфюмеров никогда не пытался создать духи с ароматом мокрых штанов), вывалянного в траве и листьях. А еще я никогда не мечтал заняться этим в машине (во всех фантазиях у меня неизменно фигурирует постель), и пусть даже похороны раздухарили дочь усопшего, на меня, если честно, они произвели скорее угнетающее впечатление, и, вообще, я не очень понимаю, как относиться к сексу с Лорой, которая в данный момент живет с другим (лучше ли он… лучше ли он… лучше ли он?), но в любом случае…

Она тормозит, и я понимаю, что последние минуту или две пути машину очень трясло.

– Папа привозил нас сюда детьми.

Мы остановились на обочине длинной, изрытой колесами проселочной дороги, ведущей к внушительного вида строению. По одну сторону дороги тянутся заросли кустов и высокой травы, по другую выстроились в ряд деревья; наша машина стоит под деревьями передом в сторону строения.

– Когда-то здесь была маленькая частная школа, но хозяева давным-давно разорились, и с тех пор дом пустует.

– Зачем он вас сюда привозил?

– Так, погулять. Летом здесь много черники, осенью – каштанов. Это частные владения, отчего нам было еще интереснее.

Господи, какое счастье, что я ничего не знаю про психоанализ, про Фрейда с Юнгом и все такое прочее! Знал бы, пожалуй, не на шутку бы перепугался: женщина, желающая заняться сексом там, где она ребенком гуляла со своим покойным отцом, должно быть, чрезвычайно опасна.

Дождь перестал, но с деревьев все еще капает, и капли барабанят по крыше, а к тому же ветер нещадно терзает ветви, и на нас то и дело падают пучки мокрых листьев.

– Хочешь, переберемся назад? – спрашивает Лора таким безразличным тоном, словно мы просто собираемся кого-то подвезти.

– Думаю, да. Думаю, так будет лучше.

Она остановилась вплотную к дереву, поэтому ей приходится вылезать с моей стороны.

– Сложи там все к окну.

На заднем сиденье валяются большой дорожный атлас, несколько коробочек из-под кассет, початый пакет леденцов «Опал фрутс» и пригоршня фантиков. Я не спеша все это убираю.

– Как знала – с утра юбку надела, – говорит Лора и залезает ко мне на сиденье.

Склонившись надо мной, она целует меня в губы, начинает вытворять всякие штуки языком, и я, вопреки самому себе, постепенно начинаю что-то чувствовать.

– Сиди, и все. – Она проделывает какие-то манипуляции со своим туалетом и усаживается на меня. – Привет. А не так уж и давно я на тебя отсюда смотрела. – Она улыбается, снова целует меня и нащупывает под собой мою ширинку. Потом идут ласки и все такое, а потом, сам не знаю почему, я вспоминаю то, о чем забывать нельзя, но о чем вспоминаешь далеко не всегда.

– Знаешь, а с Рэем вы…

– Роб, не надо снова об этом, ладно?

– Нет-нет, я не о том… Ты все еще на таблетках?

– Да, разумеется. Не волнуйся.

– Не в этом дело. В смысле… больше вы ничем не пользовались?