— А телескоп, знаешь, как устроен! — восклицал он.

— Нет, — отвечал я.

— Посмотри схему, тут есть.

Я откладывал в сторону удочку и принимал в руки драгоценную Коль-кину книжку.

Если бы даже приятель и не признался, что хочет быть астрономом, все равно это было ясно. Но он сказал мне об этом. И я почувствовал под его напором собственную слабость. Желая стать артистом, я никому не говорил об этом. Таился. А он вот так, безоглядно: "Буду!" — и все!

— Знаешь, Венера в полтора раза ближе к Солнцу, чем к Земле, — рассказывал Колька. — Значит, там тепло! А если тепло, то есть и жизнь. Эта жизнь должна быть похожа на земную. Мы не одни, понимаешь?

… В другой раз, лежа на песке и обратив лицо к небу, Колька рассуждал:

— Утром и вечером Венера всех ярче на небе. Мне кажется, что Земля и Венера раздумывают, как сблизить свои орбиты. Когда-нибудь Венера приблизится настолько, чтобы на Земле потеплело. И тогда в самых зимних широтах зацветут сады.

— Как же это она приблизится? — удивлялся я.

— А так! — Колька смотрел на меня пристально, как географичка. — Все, что вокруг нас, кем-то создано. И продолжает совершенствоваться, улучшаться. А на Венере разумные существа. Это совсем другое дело. Венера — планета любви. Земле необходимы тепло и красота. Чтоб кругом цвели сады и пели птицы. Ты понимаешь, тогда какие люди будут!

— Какие? — спросил я, поражённый размахом Колькиной мысли.

— Какие-какие? — рассердился отчего-то Ракитин. — Не такие, как географичка Елизавета Кирилловна.

О запуске первого спутника Земли из-за пропуска занятий в школе мы узнали только вечером дома. На другой день, когда мы с Колькой шли в школу, он тормошил меня:

— Вот теперь, Володька, началось настоящее!

— Что настоящее-то? — допытывался я.

— Как что? Будем осваивать космос! Нельзя остаться в стороне! После его слов и я поверил, что в школе теперь творится небывалое.

В стране вон какие дела!

Борис Григорьевич, как ледокол, легко рассекая разноцветный ребячий поток, шел по коридору. И улыбался. Шедшие навстречу ему ученики тоже

невольно улыбались. Некоторые из них не забывали при этом прикрывать на всякий случай ухо ладошкой. Помнили его цепкие пальцы.

Никто не говорил о немедленном освоении космоса.

Вчера с утра объявили о запуске спутника. Вчера все и радовались. А сегодня в школе не было ничего "такого". Все шло своим ходом.

Уже и берега нашей речки украсились желто-янтарным румянцем осиновых и березовых колков. И пролетных птиц не стало, а лето далеко не уходило. Было тепло и уютно.

Я потерял интерес к удочкам. Быть на реке и не рыбачить!

Частенько и подолгу, запрокинув голову, глядел в небо, такое же, как и летом, с причудливыми перьями облаков, разбросанных кем-то сверху над серебристой рекой. Глядел в хрустальную синеву, неведомо как и кем созданную. Я смотрел в бесконечность, которую стал чувствовать и к которой начинал привыкать.

Октябрь баловал нас. Он как бы дарил нам то, что мы, ребятишки, недополучили летом, связанные по рукам и ногам постоянной нехваткой времени из-за необходимости помогать родителям по хозяйству.

…Покров день прошел, уже не видно грибников в лесу. Прозрачный, щемяще нежный день держит нас в плену. И сегодня мы одни на берегу. И вновь никто нам не помеха. Как не хочется думать, что надо возвращаться туда, где со всех сторон очерченное правилами поведения пространство, где как бы постоянно моросит нудный осенний дождь, и бесстрастный звонок из раза в раз загоняет всех, в том числе и учителей, в маленький, словно вырубленный в теле большого увлекательного мира, узкий колодец. Этот колодец — школьный класс…

Саманная избенка Ракитиных в самом конце улицы. А улица упирается в луговое раздолье. С ильменьком, наполненным, как водится, всякой живностью — и плавающей, и летающей.

Мне не было особой нужды ходить на дальний конец улицы. Наш дом посередке, а школа — почти рядом. Но там, где заканчивалась улица и распахивалась широкая желто-зеленая луговина, над головой было особое, звездоносное небо! Одно для всех. И для нас двоих с Колькой.

Возможно, эта луговина и ильменек уберегли нас от громкого скандала, связанного с нашими отлучками на речку. Мы чаще стали приходить после школы сюда, в этот необъятный класс, являющий собой часть таинственного, бесконечного мира, название которому Вселенная…

А вечерами Колька рассказывал мне о звездах, которым древние люди давно уже дали названия. Какое множество этих названий и созвездий! Они теснились в моей голове, не давая успокоиться. Созвездия Большой и Малой Медведицы, Волопаса, Гончих Псов, Медузы, Персея, Орла, Лебедя и Лиры… Я никогда раньше не слышал о таких звездах: Ригель, Сириус, Вега, Альтаир! А Колька говорил о них, не заглядывая в книжку.

У моих родителей отношение детей к школьной учебе было, как к работе. Работы и забот дома по хозяйству всегда много, но если я сидел за учебниками или шёл в школу — этому всегда отдавалось предпочтение. В школу они ни по какому поводу не ходили, оказав мне и учителям безусловное доверие.

Пропуская занятия, я чувствовал себя как мелкий воришка.

"Это все Колька, — мысленно старался я оправдать себя. И тут же недоумевал: — Но мне с ним интересно! Во всем! Его астрономия! Он может стать ученым… А с Нинкой Милютиной интересно? — почему-то возник вопрос. — Интересно, — согласился мысленно я. — Но она девчонка! И это ее стремление к пятеркам! Кроме уроков, ничего не знает. Слова роли, когда репетируем, декламирует, как стихи. Как швейная машинка, строчит, и только. Во всем правильная. Где только этому научилась?"

Однажды Колька сказал мне, что больше не будет учиться в школе:

— Матери становится все хуже. Говорит, если загнется, мне с двумя сестренками не вытянуть… Она уже переговорила с кем надо. Меня берут в поселке учеником в автомастерскую.

— А астрономия? — вырвалось у меня.

— Телескоп можно и в слесарке сделать…

Что я мог сказать? Мне и верилось, и не верилось в Колькин оптимизм.

Вскоре я тоже решил уйти из школы. Главный довод: сменился художественный руководитель в клубе. Драматический кружок, который он вел, перестал существовать.

"Буду учиться в каком-нибудь училище в городе, начну заниматься где-нибудь в драмкружке", — так выстраивал я свои планы на будущее.

Но сказать такое родителям я не мог. Большинство наших ребят после школы уходили в мореходку, в летное училище. А я — в артисты?

Несколько дней я готовился к разговору с родителями. В школу ходил исправно. Наконец вечером, когда все были за столом, решился.

— Не хочешь учиться?! — строго сказал отец. — Живи неучем. Я попытался объяснить:

— Мне надо куда-то, где… В ФЗУ можно…

— Володя, учебный год уже идет. Зима впереди. Куда сейчас? — осторожно начала мать.

— У тебя с учебой не ладится или с учителями? — жестко спросил отец. Я смешался, не зная, как ответить.

— Колька тебя баламутит, — сказала мать. — Держись за землю: трава обманет.

Лицо отца сделалось кислым.

— Вольному — воля. Пускай, мать, сам решает. Пошли загонять скотину. На дворе темень.

Они в тягостной тишине оделись и вышли из избы.

Утром я молча поел хлеба с молоком и пошел в школу.

…Теперь мы с Колькой виделись редко. Он рано уезжал вахтовым автобусом на работу, поздно возвращался. Встретившись с ним вечером на улице, я удивился тому, как он изменился. Говорить он стал мало. И то как бы нехотя. И начал курить.