- А зачем пить, если не пьянеть? И почему непременно много?

- Много - чтобы развить исчерпывающе всеобъемлющий кайф, а не пьянея - чтобы в полный рост этим кайфом насладиться... Какой смысл набраться и тут же умом помрачиться, и всякий утратить контроль? А после - где был, что делал, с кем, как?... Стыдно. И синдром похмельный, опять-таки... Воин таких ошибок не допускает. Если, конечно, он - истинный воин, а не дешевый джентльменствующий мордобоец... Когда воин пьет, он знает, зачем он пьет!.. Ну, и что именно он пьет - это ему тоже хорошо известно. И сколько стоит то, что он пьет... Он ведь никогда не пьет что попало... Воин всегда отслеживает все без исключения аспекты реальности. От спиртного тело расслабляется, циркуляция потоков магической силы ци в энергетической структуре человека приобретает поистине грандиозный размах! И если контроль не утрачен, а воин не утрачивает его никогда, всю эту энергию можно собрать и накопить в поле нижнего света, которое находится в животе чуть ниже пупка. А это - такой кайф!.. Даже даосский ступенчатый оргазм блекнет...

- "Даосский ступенчатый оргазм"... Вот зараза... Я вспомнил девушек, окончательно расстроился и пробормотал:

- Холодно и гадко.

- Ну, мы-то еще в завидном положении. А ты представь себя на месте одного из червячков, которые у нас на удочках - им-то каково? Прикидываешь? Ледяная вода, тьма, и рыба, которая вот-вот поднимется из неведомых глубин и поглотит...

Я не дослушал. Я был червячком на толстой леске своей удочки. Мои ноги в области голеностопных суставов были плотно охвачены тугой петлей. Так вот почему он говорил о скелете!

Выходит, червяки - это тоже мы... А где же рыба? Я с ужасом чувствовал, что она должна быть где-то здесь, совсем рядом. Я огляделся. На некотором расстоянии справа в прозрачной антрацитово-черной толще болтался привязанный за ноги головой вниз голый Альберт Филимонович в мокрой полковничьей папахе без кокарды. Это несколько меня приободрило: выходит, не один я оказался в столь незавидном положении. На мне тоже не было никакой одежды, я подумал, что купаться голым рано утром в ноябре - непозволительная блажь, а потом почувствовал, что со стороны выгляжу, должно быть, довольно несчастным, чего нельзя было сказать о нем. Весь вид Альберта Филимоновича выражал непреклонную решимость, из-под сложенной козырьком ладони он озирал окружающее пространство, а в зубах его был зажат нож, который, казалось, даже несколько подрос в длину, став еще шире и еще острее. Неужели он собрался отбиваться этим ножом от рыбы? Я вспомнил любимый отцовский анекдот о мичмане российского императорского флота и коварной рыбе акуле... И этот - туда же... Тоже мне - офицер... Дворянская кровь! Папаху напялил!... Нет, козел - все-таки он... А может, он просто знает, с какой стороны она возникнет из неведомых глубин? Нет, непохоже, очень уж быстро головой вращает, прямо как пропеллером... Но почему только по часовой стрелке? Во вторник нужно будет спросить... Блеск стиснутого в зубах ножа слился в сверкающий сталью круг... Если бы еще и кокарда на папахе мелькала - как бы здорово смотрелось!.. Но крючки, как же без них - неужто так зазря и пропадать? Сожрет ведь и уплывет, и даже не зацепится...

- Но как же мы поймаем рыбу, если удочки у нас – без крючков? - почти с отчаянием в голосе спросил я.

- А кто сказал тебе, что мы должны ее поймать? – мелькающим голосом проговорил он, все быстрее вращая головой.

- Но ведь мы же - на рыбной ловле...

- Точно. Только ловим здесь не мы. Я не говорил тебе об этом, чтобы заранее не расстраивать. Нам нужно только выманить рыбу, а ловить ее мы не будем. Да мы бы и не смогли, потому что

эта рыба - Рыба Дхарма, и ловит здесь она. На этот раз она поймает тебя.

От его слов по всему моему телу прошел озноб. Мокрая кожа покрылась полчищами гусиных мурашек. Он был абсолютно безнадежен, я думал, что это - конец, но, оказывается, все еще только начиналось...

И тут я увидел свет. Бело-золотой, он поднимался из неведомых глубин, разрастаясь и неумолимо накатываясь на нас. Скорость вращения головы Альберта Филимоновича сделалась немыслимой, и я услышал, как в пространстве замелькал его душераздирающий вопль:

РЫБА!!!

Нож выскользнул у него изо рта и, прорезав поверхность воды над нами, исчез за пределами озера...

Я сидел на песке в позе воина. Рядом Альберт Филимонович что было сил тянул правой рукой изогнувшуюся дугой удочку, левой вцепившись в пластмассовую рукоять торчавшего из песка ножа. Я тупо глядел на воду. Моего поплавка нигде не было видно.

- Тяни, Миша, ну что же ты смотришь!!! Мне в одиночку не справиться! Нужно выманить ее на самый верх!!! - закричал он.

- Я не хочу-у-у-у!!!!!!! - дико заорал я.

- Поздно, малыш, - спокойно и даже, как мне показалось, с какой-то суровой нежностью произнес он. - Тяни!.. Ты выбрал, и теперь у тебя нет другого выхода. Если ты не сделаешь этого сейчас, ты не решишься уже никогда. И всю жизнь будешь себя жалеть. А потом придет смерть, и ты поймешь, что возможность сделать решающий выбор предоставляется здесь только один раз. В каждое мгновение жизни - один-единственный раз... Знаешь ли ты, когда смерть явится, чтобы забрать тебя отсюда?

- Нет, - честно ответил я, и мне стало все равно.

- Прозрачная кристально чистая решимость заполнила все мое существо ровным потоком стальной ясности. Я подумал, что это, должно быть, и есть отрешенность, схватил удилище и дернул. Оно изогнулось дугой. Я тянул, чувствуя, что рыба намного сильнее нас двоих вместе взятых, и что ее сила уже отрывает меня от земли.

Черная вода озера окрасилась золотом, из нее начал струится свет. Он рос и делался ярче, сила его нарастала. В конце концов он сорвал нас с наших мест и втянул в себя.

Мы неслись сквозь пространство нестерпимо яркого света - серебристо-белого с золотыми и радужными сполохами – Альберт Филимонович немного впереди, придерживая меня левой рукой за по-прежнему торчавший из моего живота замысловатый завиток некоторого ощущения. Потом я заметил, что голова и ступни мои начинают светиться, постепенно сливаясь с окружающим светом и понемногу в нем растворяясь. Растворение ползло по телу, медленно подкрадываясь к животу. Скорость полета сквозь свет достигла совершенно фантастической величины. Альберт Филимонович потерялся где-то по пути, оставив мне руку, которая держала мой завиток. Потом и рука его куда-то исчезла, поглощенная набегающим потоком светового ветра. В конце концов свет добрался до середины моего живота и поглотил меня полностью. Я ощутил, что сам стал светом, я растворился в нем, растекшись во все стороны беспредельности. Мое осознание было самоосознанием бесконечно протяженного во всех мыслимых и немыслимых направлениях золотисто-белого пространства единого света. Его переполнял абсолютный покой, полная самодостаточность и безграничность Великой Пустоты. От ощущения невыразимого счастья я проснулся.

Горела настольная лампа. Мама стояла, склонившись надо мной, и улыбалась.

- Миша, уже утро, вставай, - сказала она. - Там Альберт Филимонович пришел... С удочками...

- Я встал и в одних трусах вышел в коридор. Под лампой без иабажура стоял Альберт Филимонович в яловых сапогах, полковничьей папахе без кокарды и военном ватнике поверх пятнистого комбинезона.

- А кто снял абажур? - спросил я.

- Давай, собирайся поскорее, - сказал он. - Рыба просыпается в семь. У нас еще есть время, однако необходимо спешить...

ШИЗИК

«Итак, уважаемые дамы и господа, мы с вами осмотрели палаты, столовую и манипуляционные. Теперь давайте проследуем в блок Б - там находятся специализированные кабинеты. А это вот, кстати, - спортивный зал. Здесь мы занимаемся йогой. С шизофрениками...»

Из объяснений проф. К.Ф.Васильева во время осмотра психиатрической лечебницы аккредитованными в Киеве представителями зарубежных средств массовой информации.